На исходе 1916 г. все члены государственного тела России были поражены болезнью, которая уже не могла ни пройти сама, ни быть излеченной обыкновенными средствами, но требовала сложной и опасной операции (Александр Блок)
Правление последнего русского царя Николая II не просто историческая эпоха. Оно имело огромное значение для судеб всей планеты и завершилось сменой общественно-экономической формации. Антиподом царя в политическом, социальном и культурном плане был и остаётся в сознании многих Владимир Ленин. Но если Ленин обычно преподносится как гений (пусть порой и злой), то царю Николаю II никто никогда не придавал такого образа. Мало этого, некоторые его современники, включая министра финансов и председателя Совета министров Российской империи Сергея Витте, считали его личностью слабой. Перекочевала эта оценка и в дни сегодняшние.
Возможно, однако, что за внешней слабостью скрывалось непротивление чему-то высшему. Эти мысли приходят во время ознакомления с книгой Мухаммеда Асад-бека «Николай Второй. Сияние и закат последнего царя». Автор не стал собирать портрет своего героя из клочьев, вырванных из его биографии, а попытался соткать его одной прочной нитью, протянувшейся от его детства к зрелому возрасту.
Крест и корона
Уже название первой главы книги — «Крест и корона» — демонстрирует глубину подхода автора к образу Николая. Общеизвестно, что после вступления в брак с византийской царевной Софьей Палеолог в 1472 г. великий князь московский Иван III принял родовой герб византийских императоров — двуглавого орла. Спустя несколько лет в лапах птицы появляются меч с православным крестом. Как пишет Федор Достоевский, русский народ подтвердил новое назначение России, твердо назвав своего царя православным [Дневник писателя].
Учение о магической власти самодержавия, обращает внимание автор, юный Николай (Никки) впитал от своего воспитателя, обер-прокурора Святейшего Синода Константина Победоносцева. Речь идёт, прежде всего, об опоре абсолютной монархии на православие, самодержавие и народность, которые ещё раньше российский министр народного просвещения Сергей Уваров назвал главным условием «политического существования» империи [О некоторых общих началах].
Так, по словам русского генерала Александра Мосолова, цесаревич на заре формирования личностных ориентаций приобрел незыблемую веру «в судьбоносность своей власти». Его призвание исходило от Бога, он «ответствовал» только перед Ним и совестью [При дворе последнего императора].
Убеждение Николая II в осуществлении всего происходившего с ним и вокруг него по воле Божьей и подводило его порой к решениям, которые расценивались его окружением как проявления слабости.
Впечатления детства
Правда, тот же А. Мосолов фиксирует склонение Николаем II в зрелом возрасте лишь пред «иррациональным, а иногда и противным разуму» мистицизмом. В этой связи Мухаммад Асад-бек указывает на глубинную связь императора с всё тем же К. Победоносцевым и оттеняет такие особенности его практики, как выведение злых духов. Не отсюда ли восприятие впечатлительным Николаем образа Григория Распутина?
Автор не оставил без внимания и другой важнейший компонент воспитания Николая: по выработанной К. Победоносцевым методике учителя не задавали ему домашних заданий и даже вопросов. Фактически они не могли знать, внял ли внешне отстраненный мальчик чему-нибудь из услышанного. В будущем с аналогичным «индифферентным равнодушием» Николай II выслушивал доклады министров.
Сыграло свою роль и проживание цесаревича в замке Гатчины (недалеко от Санкт-Петербурга), где юный Никки рос «в затхлых старинных покоях дворца» рядом с отцом Александром III. Последний переехал сюда после теракта, приведшего к смерти императора Александра II. Не исключено, что именно в этой среде формировалась значительная пропасть между Николаем, как будущим царем, и его подданными. Тем более что, по словам Великого князя Александра Михайловича (Сандро́ был двоюродным дядей и другом детства Николая), «идиллическая Россия с царем-батюшкой и его верноподданным народом перестала существовать» после насильственной смерти Александра II [Книга воспоминаний].
В новых условиях отношения между народом и императором зависели от внутреннего стержня последнего. Аналитический ум Мухаммада Асад-бека улавливает этот важнейший аспект. Он отмечает, что, приняв бразды правления в свои руки при проблемных обстоятельствах, Александр III не испытал психологических трудностей. Во всей его личности виделось «нечто монументальное»; скупые категоричные жесты свидетельствовали об умении «повелевать».
Николай же оказался слишком изысканным, не представая в образе самодержца-лидера. Возможно, отец не до конца ввёл наследника в политико-экономические нюансы государственной жизни и не стал ему «другом», оставшись в истории последним русским императором, точно знавшим, «что значит быть царем».
Александр Михайлович также отмечает, что при самой кончине Александра III даже придворные осознавали, что в лице государя страна лишилась опоры, «которая препятствовала России свалиться в пропасть». Лучше всех это понимал сам Николай, который в тот момент пребывал в полной растерянности. «Что будет теперь с Россиeй? — задавался он вопросом, признавая свою неподготовленность к царствованию, — Я еще не подготовлен быть царём! Я не могу управлять империей» [Книга воспоминаний].
Женитьба при панихидах и коронация на крови
А вот культуры, вежливости Николаю было не занимать. Хотя тот же Александр III видел в их проявлениях со стороны сына не движения души, а точную работу «совершенного механического устройства».
Совершенно противоположным оказался он в вопросе любви, когда в связи с пошатнувшимся здоровьем отца на повестке дня встал вопрос его женитьбы. Нежные чувства, связавшие Николая и принцессу Алису Гессен-Дармштадскую (Аликс), развивались на печальном фоне угасания Александра III.
Оказавшись с 1894 г. в такой тяжёлой обстановке, юная леди, по блестящему выражению Мухаммада Асад-бека, окунулась «в океан русской мистики». Заклинания и необычные ритуалы, которые отец Иоанн Кронштадтский проводил с согласия Александра, возбуждали беспокойство у присутствовавших, и вся эта «колдовская атмосфера» отражалась на девушке. Её путь к замужеству был усыпан не цветами, а панихидами. Кажется, откровенничал Николай, будто «дело идёт о чужой» женитьбе. Тем не менее после свадьбы он не скрывал своего полёта: «С таким непоправимым горем Господь наградил меня также и счастьем, о каком я не мог даже мечтать» [Дневники Николая II].
Вместе с тем вряд ли Аликс, сразу после траурных церемоний принявшая крещение по православному обряду и ставшая Александрой Фёдоровной, была счастлива в других отношениях. Она чувствовала, что не пришлась ко двору. Родственники и приближённые особы, не подозревавшие о внутреннем стеснении у царицы, пишет Мухаммад Асад-бек, интерпретировали её беспомощную улыбку и боязливую замкнутость как высокомерие и надменность. Такая оценка супруги царя прокатилась по всей России.
Не удалось насладиться молодоженам и их коронацией в мае 1896 г. В толпе ожидавших «раздачи обеда и кружки» на Ходынское поле, фиксировал в своём дневнике Николай II, произошла страшная давка, «потоптано около 1300 человек». В художественном преломлении Максима Горького, «плотно спрессованная, икряная масса людей» казалась «единым телом», и только при очень сильном напряжении зрения «можно было различить чуть заметные колебания икринок», от которых притекал будто «вой метели» [Жизнь Клима Самгина].
Назвав происшедшее «великим грехом», Николай II торжеств по случаю коронации, однако, не остановил и вечером того дня присутствовал на балу у французского посла. Спустя сутки был дан «банкет сословным представителям в Александровском зале» [Дневники Николая II].
Ну как объяснить такое? Отсутствием переживаний по поводу гибели несчастного простого люда? Вряд ли, конечно. Императорская семья пожертвовала семьям пострадавших 90 тыс. рублей, посетила больницы с ранеными. Быть может, празднествами по случаю коронации Николай II всё ещё надеялся стереть тот след тревог и переживаний, который остался после женитьбы. Как бы то ни было, и это памятное событие не позволило царской семье испытать подлинную радость.
Все эти детали были прекрасно уловлены и преподнесены Мухаммадом Асад-беком. Наверное, по-другому и быть не могло, поскольку к своему исследованию он подошёл не как публицист или документалист, а как аналитик, пытающийся выявить истоки и подоплёку не столь отдалённых событий. В результате перед нами предстает не просто царь Николай, а человек сильный в своих слабостях и слабый в своей внутренней силе.
Экономический подъём и внешние угрозы
Обычно, когда речь заходит о правлении Николая II, исследователи не особо внимательны к аспекту экономического развития страны. Совсем иначе к этому вопросу подходит Мухаммад Асад-бек, тем более что в другом своём сочинении «Жидкое золото» он продемонстрировал прекрасное понимание всех хитросплетений нефтяного фактора, который в тот период особо проявился на Кавказе.
К 1890-м годам Россия перестала импортировать американский керосин, а в 1902 г. экспорт нефтепродуктов из страны достиг почти 85 млн. пудов. Отмечалось, что поставки бакинской нефти на внутренние рынки России способны «заменить минеральное топливо, привозимое из-за границы» [Труды ХVI очередного съезда нефтепромышленников. Баку, 1902, т. 2, с. 500-501].
Кроме того, после неудачных попыток подступиться к нефтяной «вотчине» Нобелей и Ротшильдов в Азербайджане, «Стандарт ойл» Джона Рокфеллера фактически был вытеснен и с перспективнейшего в экономическом отношении Дальнего Востока. А тут ещё Россия приступила к строительству Великого Сибирского пути, который выгодно заменял Суэцкий маршрут. Параллельно Китайско-Восточная железная дорога открывала России выход в Маньчжурию и Корею.
Петербург также предпринял решительные шаги по экономическому продвижению в юго-восточную Европу. Главным маршрутом Русского пароходства на Дунае виделся путь от Рени (у Одессы) к Верхнему Дунаю и на Прут, что увеличивало возможности транспортировки нефтепродуктов и других грузов за пределы империи. Черноморский регион вообще приобрёл особое значение для России, которая в начале прошлого века вошла в число пяти крупнейших индустриальных государств. Во многом это было связано с развитием тяжелой металлургии по соседству с угольными разрезами Донбасса.
Перспективы экономического процветания, а следовательно и политического могущества России, вне всякого сомнения, прекрасно осознавались и на Западе. Там же наверняка просчитывались и ходы, способные помещать такому развитию событий. Как показывает исторический опыт, в такого рода борьбе победа чаще всего достигается за счёт дестабилизации политической ситуации внутри государств-конкурентов. Осуществляются такие планы непременно с максимальным задействованием «местных» проводников и использованием определённых сил «втёмную». Последующие события в России вполне укладываются в данную картину.
Брожение внутри России и «николаевская» кровь
В этом контексте Мухаммад Асад-бек обращает особое внимание на деятельность отставного офицера Александра Безобразова, пытавшегося войти в доверие к Николаю II с первых месяцев его правления. Именно он предсказывал неизбежность войны с Японией и настаивал на постепенном завоевании Кореи. Однако за его патриотическими чаяниями, как представляется, стояло вполне прагматичное желание заполучить лесную концессию на реке Ялу (на границе с Кореей), которой ввиду нехватки средств не мог распорядиться купец из Владивостока Юлий Бринер [Зачем Николай II хотел захватить Корею?].
В итоге Безобразову, несмотря на противодействия ряда министров и генералов, удалось не только сыскать средства на выкуп и разработку концессии, но и получить высокую должность статс-секретаря. Наряду с освоением Северной Кореи началось строительство дорог и путей сообщения, что вызывало раздражение Японии, Англии и США. Недовольство действиями «безобразовской клики» росло и внутри России. «Либералы рассказывали друг другу об императорских миллионах, — пишет Мухаммад Асад-бек, — ради спасения которых он отправлял крестьян в Манчжурию».
Вскоре ситуация обострилась настолько, что министр внутренних дел Вячеслав Плеве утверждал, что для властей, в целях недопущения усиления революционных настроений в обществе, целесообразна «маленькая победоносная война» [Сергей Витте. Воспоминания]. Таковая и началась в январе 1904 г. японской атакой на русские корабли в Порт-Артуре. Вашингтон пообещал Токио поддержку, не собираясь молча наблюдать за утерей рынка, приносившего баснословные прибыли. Уверенно поддержала Японию и Великобритания.
Что же касается борьбы с революционным движением, то после отставки Сергея Зубатова она, по сути, была сведена к репрессивным мерам. Занимая должность главы Особого отдела департамента полиции С. Зубатов инспирировал создание рабочих организаций, действующих под крылом правоохранительных органов. Лев Троцкий в конце 1902 г. с сарказмом констатировал, что поступавший из департамента полиции «патент» на «чисто русский дух» включал в себя «три составные части: полицейское самодержавие, полицейское православие и полицейскую народность» [Зубатовщина в Петербурге].
Мухаммад Асад-бек акцентирует внимание на «зубатовщине» по той причине, что при его участии в рабочие организации проник священник Георгий Гапон, который после отставки С. Зубатова фактически возглавил рабочее движение в Санкт-Петербурге. Сам Зубатов впоследствии писал, что он плохо знал Гапона и способствовал его внедрению «в среду рабочих» по причине рекомендаций от градоначальства [Письмо в «Вестник Европы»].
Этот агент, по меткому выражению Мухаммада Асад-бека, стал первым, наполнившим «чаши полицейских рабочих организаций красным вином революции». Он подробно описывает причины, приведшие к «кровавому воскресенью», когда мирная манифестация фабричных рабочих внезапно приобрела иной характер.
Но внезапно ли? По словам генерала Отдельного корпуса жандармов Александра Спиридовича, к тому времени Г. Гапон освободился от опеки градоначальства и находился под влиянием социал-демократов, агитировавших его «на революцию». Очевидно, резюмирует генерал, государю не доложили правды, и поэтому войска встретили рабочие толпы залпами [Записки жандарма].
Так или иначе к коронации на крови добавилось трагическое 9 января 1905 года. По горячим следам один из лидеров российского либерализма Петр Струве писал: «Против ужасных злодеяний, совершенных по приказу царя на улицах Петербурга, должны возстать все, в ком есть простая человеческая совесть» [Палач народа].
Параллельно Мухаммад Асад-бек аккуратно очерчивает усилия Запада, направленные на развитие революции «во весь свой угрожающий рост», и среди героев его книги вырисовывается фигура руководителя Боевой организации партии эсеров Бориса Савинкова.
Совсем не случайно, так как русские эсеры приняли активное участие в работе Парижской конференции революционных и оппозиционных партий России в конце 1904 г. Среди оных были и армянские дашнаки, и грузинские социалисты-федералисты, и польские социалисты, а за работой конференции внимательно следили на Западе и в Японии. Итоговая цель была совершенно очевидной — добиваться уничтожения самодержавия и устранения насилия со стороны российского правительства по отношению к отдельным нациям [Александр Спиридович. Революционное движение в России].
По результатам второй аналогичной конференции (Женева, апрель 1905 г.) один из лидеров партии кадетов Павел Милюков конкретизировал выделение устроителями встречи финансов для закупки оружия в целях «поднятия восстаний в Петербурге и на Кавказе» [Воспоминания].
На состоявшемся в те же сроки в Лондоне III съезде РСДРП также была принята резолюция о необходимости бороться с самодержавием «путём вооруженного восстания». Но пока большевики разрабатывали тактику действия боевых отрядов, «женевцы» перешли к конкретным действиям, и одна из важнейших ролей в дестабилизации России была отведена армянским дашнакам.
С одной стороны, они принимали активнейшее участие в организации и обеспечении вооружённых бунтов в Петербурге и других крупных городах. Как вспоминал впоследствии Б. Савинков, эсеры «уступили» членам партии «Дашнакцутюн» доставку бомб на склады с оружием [Воспоминания террориста]. С другой стороны, в августе того же года грамотно разыгранная дашнаками провокация закончилась поджогом и уничтожением более половины эксплуатационных скважин на Апшероне [Теймур Атаев. Пожары на бакинских промыслах].
Согласно сообщениям в российской прессе, бакинские нефтепромышленники лишились «не менее трех четвертей своего промыслового имущества», и если до августа ежемесячная добыча нефти колебалась в пределах от 45 до 60 млн. пудов, то в декабре она сократилась до 18 млн. пудов [Акции нефтяных предприятий в начале ХХ века].
Наконец, поражение в Русско-японской войне окончательно подорвало позиции империи на Дальнем Востоке. По условиям Портсмутского мирного договора Россия признавала свободу действий Японии в Корее, уступала Японии часть Южно-Маньчжурской железной дороги и шла на многие другие уступки, которые, однако, устраивали не столько японцев, сколько США.
Следствием этого стало моментальное возвращение «Стандард ойл» Джона Рокфеллера в дальневосточный регион, который имел даже «большее значение», чем европейский рынок, потому что конкуренция на последнем была не более чем результатом «борьбы на азиатских нефтяных рынках».
Между тем дестабилизация в Российской империи только набирала обороты и в итоге привела к «закату самодержавия». Именно так Мухаммад Асад-бек окрестил царский Манифест от 17 октября 1905 г., провозглашавший ряд демократических свобод. Уступка со стороны царя положила конец всероссийской стачке, которая болезненным образом отразилась на финансовой системе империи, однако ситуация еще более усугубилась в результате начавшихся в Одессе, Ростове и других южных городах России еврейских погромов.
Как пишет Мухаммад Асад-бек: «На вязкие от грязи улочки украинских деревень хлынула волна погромов. В промышленных центрах империи образовывались рабочие комитеты, названные «советами» и требовавшие свержения монархии». Добило же русское самодержавие организованное большевиками декабрьское восстание в Москве, потопленное в крови рабочих. С той поры Российская империя уже более не воспринималась государством самодержавия.
Мимо царя?
Наверняка читатель может задаться вопросом: неужели имевший неограниченные возможности русский царь не мог противостоять всем этим поползновениям? Исторические документы однозначно свидетельствуют о том, что Николай II не просто был знаком ситуацией в империи, но и мог влиять на неё. Ведь как грамотно он просчитывал шаги идеологической направленности и держал под контролем своё окружение, а при надобности сталкивал их друг с другом, как в случае с либералом Сергеем Витте и консерватором Вячеславом Плеве.
Но даже если никакое важное решение не принималось без его ведома и одобрения, Николай II всё равно мог не контролировать частности и в ряде случаев не владел ситуацией «изнутри». Так, в своём дневнике он отметил, что «во главе рабочего союза» находится «какой-то священник-социалист Гапон» [Дневники Николая II].
Но откуда он получал эти сведения? И разве мог он улавливать некоторые жизненно важные сигналы, если «оказался окружен зияющей пустотой» и лишь горстка министров, придворных и родственников «могла похвастаться постоянным общением с царем»?
Задаваясь этими вопросами, Мухаммад Асад-бек наводит нас на мысль о том, что и в самых высших эшелонах власти могли находиться лица, опосредованно влияющие на ход событий и подводившие царя к принятию непопулярных решений. Тем более что в тот период секретные агенты зарубежных стран уже действовали «в среде российской титулованной аристократии», а специального контрразведывательного органа в России ещё не было [Борис Старков. Охотники на шпионов].
В то же время основной силой, приведшей к гибели царизма, автор считает «русского мужика». Он ссылается на отрывки из январского (1902) письма Льва Толстого Николаю II, в котором посылка войск «с боевыми патронами против народа» и обнищание слоя, на котором «зиждется могущество России», указываются причинами враждебного отношения к правительству. При этом, как пишет Л. Толстой, самодержавие стало несвойственно народу, а крики «ура» озвучивает «полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный вам народ». Поддерживать такую форму правления и связанное с нею православие можно лишь «посредством всякого насилия» [Письмо Николаю II от 16 января 1902 г.].
Но император был непоколебим, не соглашаясь ни с участием в законодательстве «народного представительства», ни с функционированием земств; ни с уравнением «крестьян в личных правах с лицами других сословий» [Общеполитическая резолюция общеземского съезда].
Это позволяло Ленину призывать рабочих к отвоеванию политических прав «силой» [Самодержавие и пролетариат]. Фактически своей непреклонной позицией царь толкал народные массы в стан своих врагов, число которых спустя несколько лет увеличилось многократно. Тому были веские причины.
Царская чета и мистика
Семья императора, имевшая четырёх дочерей, мечтала о мальчике, так как закон Павла I о престолонаследии не позволял дамам занимать царский престол. Но его все не было, и императрица решила обратиться к эзотерике. Вскоре, однако, её интерес к спиритическим сеансам пошёл на убыль, и придворный священник заявил о нужде семьи в могущественном заступнике у трона Всевышнего. Таковым мог стать монах Серафим Саровский, умерший в годы царствия Николая I, но своими деяниями надолго запомнившийся православному народу.
Император лично обратился к обер-прокурору Святейшего Синода с просьбой о канонизации Серафима Саровского, и в 1903 г. он был признан «в лике святых». Царская семья приняла участие в торжествах по этому поводу, а Александра Федоровна «купалась в источнике целительной воды». Рождение через год наследника «укрепило веру Их Величеств в святость действительно чистого старца Серафима» [Сергей Витте. Воспоминания].
Но в 1906 г. у маленького Алексея обнаружилась гемофилия — наследственная болезнь мужского поколения рода Аликс. Касательно этого эпизода Мухаммад Асад-бек пишет, что императрица стремилась «сделать всё» для того, чтобы корона после отца перешла к их сыну. Понимая «невозможность решить проблему посредством достижений медицины», она вновь ступила на стезю религиозной мистики, начав доверять всяким юродивым. «Божьим человеком» для царской четы оказался Григорий Распутин. Его близость к Николаю II просматривается из дневника правителя за 1915 г.: «Приехал Григорий», «зашёл Григорий», «после обеда видел Григория, который благословил на дорогу», «Григорий побеседовал с нами и благословил меня иконой» и далее в том же духе [Дневники Николая II].
После начала Первой мировой войны неуспехи русской армии в Карпатах вынудили Николая II летом 1915 г. принять на себя верховное главнокомандование армией. С момента его отъезда в ставку, пишет автор, могущество царицы и Распутина достигло небывалых высот. Вся государственная власть сосредоточилась в её руках, и она же по всем вопросам советовалась с Г. Распутиным. Одной его записки «к любому из министров было достаточно, чтобы просителя немедленно удовлетворяли согласно его желанию. О близости к нему царицы и о его диких ночных оргиях под шумок говорил весь город» [Вера Жуковская. Мои воспоминания о Григории Ефимовиче Распутине].
Даже Александр Михайлович в беседе с государыней обращал внимание на вред престижу Николая II и отношению к нему в народе, приносимый её вмешательством «в дела управления» [Книга воспоминаний].
Состояние самого Николая в этот период очень ярко обрисовал известный поэт Александр Блок: «упрямый, но безвольный, нервный, но притупившийся ко всему, изверившийся в людях, задерганный и осторожный на словах». Он был уже «сам себе не хозяин» и «не делал отчетливо ни одного шага, совершенно отдаваясь в руки тех, кого сам поставил у власти» [Последние дни императорской власти].
Тему Григория Распутина можно было вообще обойти стороной, если бы среди тех, кто был причастен к его убийству, не упоминался офицер британской разведки. В рассекреченных Великобританией документах сообщается, что контрольный выстрел в лоб Распутина осуществил именно британский агент [Смерть Григория Распутина].
Но почему? Есть многочисленные свидетельства того, что Г. Распутин был решительным противником какой бы то ни было войны, и его влияние на императорскую чету вполне могло расстроить планы Лондона. Такое уже случалось в 1913 г., когда накануне разрешения балканского кризиса Англия ожидала включения России в боевые действия против Австрии, но под влиянием Распутина Николай II тогда в войну не ввязался [Эдвард Радзинский. Распутин]. Теперь же никоим образом нельзя было допустить перемирия между Россией и Германией.
В данном контексте речь не об обелении образа Г. Распутина. Как пишет исследователь старообрядчества и сектантства Александр Пругавин (ум. 1920), «никто так не дискредитировал царской семьи, как Григорий Распутин». Ирония же в том, что именно «нездоровое мистическое брожение, которое уже давно захватило царскую семью», сделало из Распутина важную фигуру «в глазах придворных и чиновных бюрократов» [Старец Григорий Распутин и его поклонницы].
ВСЕМИ ПОКИНУТЫЕ
Затянувшаяся война и тяжелейшее экономическое положение, в котором оказалось население империи, в первую очередь, жители села, играли на руку противникам Николая II, которые уже несколько лет ждали своего часа. Как пишет Александр Михайлович, император не обращал внимания на предупреждения о революционной угрозе, потому что «со всем усердием пассивного христианина» сделал своим девизом слова: «Да будет воля Твоя» [Книга воспоминаний].
Словно пытаясь ощутить поддержку Всевышнего, он много времени проводил в часовне. Он должен был понимать, что война — последний пробный камень его власти. Но русские воины продолжали массово гибнуть, и набожный царь чувствовал личную ответственность за складывающуюся ситуацию. В это самое время его, преследуемого и затравленного «фантомами революции», как красиво выразился Мухаммад Асад-бек, стала посещать мысль о жертве (собственной и короны) во имя спасения своей многомиллионной паствы.
Когда же начавшееся в феврале 1917 г. восстание приобрело ужасающие масштабы и многие полки перешли на сторону мятежников, даже командующие фронтов ради сохранения государства и династии призвали императора отречься от престола. 2 марта Николай Романов известил Государственную думу об отречении от престола.
По словам генерала Антона Деникина, крушение векового монархического строя не вызвало среди армии «не только борьбы, но даже отдельных вспышек», кроме трёх эпизодов «резкого протеста», которые были известны ему. Генерал Иванов двинул свой отряд на Царское Село, а командиры 3-го конного (граф Келлер) и гвардейского конного (Гусейн Хан Нахичеванский) корпусов телеграфировали о готовности поступить «в распоряжение государя для подавления мятежа» [Очерки русской смуты].
В своём прощальном приказе, который по решению Временного правительства не был опубликован, император призвал войска «сражаться до победы» и «повиноваться Временному правительству». Как пишет в этой связи Мухаммад Асад-бек, Николай II передал корону «не кучке революционеров, а русской армии», так как лишь победа могла «оправдать» его жизнь и отречение.
В ранге уже бывшего императора Николай возвратился к семье, которая, покинутая практически всеми, с марта 1917 г. находилась под арестом в Александровском дворце Царского Села. Приближённая к царской семье Анна Вырубова вспоминала, как однажды в саду шестеро солдат «всё время толкали государя, то кулаками, то прикладами, как будто бы он был какой-то преступник» [Страницы из моей жизни].
Ну а вскоре после этого Временное правительство постановило сослать Николая Романова и его семью в Тобольск, где они жили относительно спокойно. В начале апреля 1918 г. царскую фамилию доставили в Екатеринбург и разместили в реквизированном доме купца Ипатьева. В подвале Ипатьевского дома, пишет Мухаммад Асад-бек, закончилась история Романовых, начавшаяся триста лет назад в Ипатьевском монастыре.
Завершая выразительнейший портрет своего героя, Мухаммад Асад-бек называет его «самым несчастным человеком своего времени», Дон Кихотом «самовластия», который стал жертвой «внутренних противоречий между сущностью своей власти и окружавшим его миром».
Вместо выводов
Размышляя над личностью Николая Романова, невольно задаешься непростыми вопросами. Где должна проходить грань между жесткостью и мягкостью? Когда жестокость может быть оправдана? И когда мягкость становится безнравственной?
Николаевское правление было отмечено войнами, подавлением восстаний, гибелью многих тысяч людей. Была ли у русского самодержца возможность избежать войны с Японией? А с Османской империей и её союзниками? Всё ли он сделал для того, чтобы реально улучшить положение рабочих и крестьян?
Образованность, вежливость и обходительность российского императора невозможно поставить под сомнение. Но разве «Кровавое воскресенье», еврейские погромы или армяно-татарская резня не были результатом его жизненных взглядов и внутренней политики? Вопрос множество, и большинство из них не имеет однозначных ответов. В то же время книга Мухаммада Асад-бека не позволяет согласиться с расхожими высказываниями о праздной жизни Николая Романова. Автор демонстрирует образ правителя, не считавшегося с личным временем, если же ему удавалось выкроить свободные часы, то он посвящал их любимой жене. Благодаря мастерству писателя чистая, неподдельная Любовь с большой буквы остаётся главным впечатлением о семье Романовых.
Ну и, конечно, красной нитью через всю книгу проходит глубочайшая вера православного императора. Не наигранная и ни в коей мере не искусственная. Но гримасы истории бывают парадоксальны. Именно Николаю Романову, свято верившему в своё предназначение как хранителя креста и короны, пришлось стать беспомощным очевидцем краха русского самодержавия. В этом, пожалуй, и была его самая большая трагедия.