Сумгаитский излом

Обычно, когда речь заходит о новом витке армяно-азербайджанского противостояния, начавшегося в конце 80-х годов прошлого века, на первый план выходят эмоции. И нередко превалирует плотно вошедшее в сознание многих народов представление о «бесчеловечности азербайджанцев» — в преломлении к сумгаитским погромам в феврале 1988 г.

Стереотип этот неимоверно живуч, несмотря на то, что вплоть до сего дня никто из экспертов, журналистов, историков или очевидцев не изложил аналитического взгляда на случившееся хотя бы в общих чертах. Пожалуй, только выдающийся азербайджанский учёный Зия Буниятов попытался проанализировать сумгаитский февраль по горячим следам.

Будем надеяться, что когда-нибудь миру будут представлены факты, которые прольют свет на это «белое пятно» в новейшей истории. Ну а пока нам остаётся лишь собирать фрагменты мозаики, чтобы на основе открытых источников хотя бы приблизиться к пониманию подоплеки тех трагических событий.

Карабахские армяне в игре

Как и в прошлые разы, очередной этап «армянского движения» был инициирован извне, органически влившись в объявленный Генеральным секретарём ЦК КПСС Михаилом Горбачевым курс на перестройку всего и вся в Советском Союзе. Ветер перемен коснулся и такой важнейшей составляющей государственного устройства, как границ между республиками «союза нерушимого». В этом не было ничего удивительного, так как именно этот аспект всегда рассматривался заинтересованными силами как стержневой в плане ослабления государства.

Весной 1987 г. в Афинах прошла международная конференция на тему «Армянский вопрос и турецкий экспансионизм». А уже в июне того же года Европейский парламент принял резолюцию «О политическом решении Армянского вопроса», в которой утверждалось, что «турецкое правительство, отказываясь признать геноцид 1915 г., продолжает лишать армянский народ права на собственную историю» (1). Напрямую этот документ не касался советских армян, но только на первый взгляд, поскольку обсуждение этого вопроса было инициировано коммунистической и социалистической фракциями Европарламента. Советское руководство, официально объявившее о начале эры «нового политического мышления», восприняло этот мэсседж, и с этого времени острие «армянского вопроса» было направленно на Закавказье.

По замыслу устроителей процесс должен был иметь эндогенный характер, и с этой целью был организован сбор подписей карабахских армян под требованием о присоединении Нагорно-Карабахской автономной области (НКАО) Азербайджана к Армении. Говоря другими словами, речь шла о призыве к изменению внутренних границ в СССР. Возможно, при иных обстоятельствах эти требования не вызвали бы к себе пристального интереса. Однако на фоне других важнейших для Советского Союза вопросов, таких как, например, достижение договоренности между Кремлем и Белым домом о ликвидации в Европе советских и американских ракет средней и малой дальности или одностороннее объявление советским правительством моратория на испытание ядерного оружия, национальный вопрос моментально приобрёл политический характер. Уже в августе депутации карабахских армян направились в Москву для «ознакомления» центра с «обоснованиями» воссоединения армян Нагорного Карабаха и Армении.

Ситуация развивалась идентично инспирированию «армянского вопроса» в Османской Империи. Раскручивание «проблемы» шло по апробированной схеме: озвучивание её за пределами страны, обсуждение в международных структурах и обеспечение «волеизъявления» на местах. Дело оставалось за малым: продемонстрировать понимание «чаяний народа» в высших эшелонах власти СССР. Весьма симптоматично, что на фоне этих событий произошёл вынужденный уход Гейдара Алиева с постов члена Политбюро ЦК КПСС и первого зампредседателя Совета министров СССР.

Кто же из советских партийных деятелей лично способствовал разыгрыванию «армянской карты»? В мае 1993 г. газета «Голос Армении» писала, что в тот период член Политбюро Александр Яковлев (один из главных «архитекторов» перестройки) «и его окружение сыграли большую роль в стимулировании карабахского процесса (сбор подписей в Карабахе и др.)» (2).

В ноябре 1987 г. тогдашний советник М. Горбачева по экономическим вопросам Абел Аганбегян в интервью газете «Юманите» заявил: «Как экономист, я считаю, что [Карабах] больше связан с Арменией, чем с Азербайджаном. В этом плане я внёс одно предложение» (3). Примечательно, что и на этот раз для озвучивания проблемы «извне» были задействованы коммунистические ресурсы, а именно — печатный орган французских коммунистов. Иными словами, западный след внешне не проявлялся как давление на СССР со стороны «хищников-империалистов», а выглядел как бы «своим».

Вполне очевидно, что высказывания советских чиновников за рубежом отражали официальную позицию высшего руководства страны. Надежды А. Аганбегяна на то, «что в условиях перестройки, демократии эта проблема найдёт своё решение», уверенно наводят на мысль: запуск «армянского вопроса» внутри СССР был осуществлён с одобрения лидера страны. В противном случае незамедлительно последовало бы дезавуирование сказанного советником Генерального секретаря ЦК КПСС. И даже признание самого М. Горбачева, сделанное после первой волны насилия, что он хотел решить вопрос «по-человечески, чтобы не дошло до крови» (4), только подтверждает этот вывод.

Не случайно руководитель межкафедрального исследовательского центра по этнопсихологии при Ереванском государственном университете Светлана Лурье пишет: «Можно с абсолютной уверенностью сказать, что, начиная борьбу за Карабах, армяне были уверены, что они действуют с разрешения Москвы и при её поощрении. В противном случае движение никогда бы не пошло в массы» (5).

Между тем раскрутка инспирированного движения шла по нарастающей. Забурлила Театральная площадь в Ереване, и в начале 1988 г. «карабахская проблема» вышла на общесоюзный уровень. Общественные и политические деятели из Армении и Степанакерта начали доводить до соответствующих союзных структур сведения о «притеснениях армян азербайджанцами», нахождении «культуры древнего народа» в НКАО «в катастрофическом состоянии» и т. п.

12 февраля в НКАО началась бессрочная волна митингов, а 20 февраля на поле «волеизъявления» официально вступили партийные органы на местах. Сразу после состоявшегося 17 февраля в Москве пленума ЦК КПСС сессия Совета народных депутатов Нагорного Карабаха обратилась в Верховные Советы Азербайджана, Армении и СССР с требованием решить вопрос о передаче НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР. Активность выборных органов власти НКАО была обусловлена как бы слышимостью «гласа народа», но совершенно очевидно, что в условиях еще не набравшей полных оборотов «перестроечной гласности» областной совет не мог проявить подобную несанкционированную инициативу. А уже 22 февраля появились первые жертвы конфликта, что зафиксировано в хронологии Русской службы BBC: «двух азербайджанцев убили в стычке в Аскеране» (близ Степанакерта) (6).

Первые беженцы

К тому времени азербайджанское население Армении уже подвергается притеснениям и вынуждено покидает родные места. Русская служба BBC фиксирует, что 25 января азербайджанцы были изгнаны из Кафанского района Армении. Горбачёв-фонд также признаёт, что в этот день «первые сотни беженцев-азербайджанцев из Кафанского и Мегринского районов Армении прибывают в Азербайджан» (7). Ряд других источников датируют появление первых беженцев двадцатыми числами февраля. В любом случае, наличие азербайджанских беженцев в начале 1988 г. не оспаривается никем.

Тогдашний руководитель отдела управления "З" КГБ СССР Владимир Луценко и начальник отделения этого отдела Валерий Хмелев пытаются обосновать этот факт реакцией местных жителей на аскеранские события: «Среди азербайджанского населения, проживающего в Армении, началась паника. Многие жители Кафанского района снялись с мест и пошли в Баку искать защиты» (8).

Наличие февральских беженцев признаёт и армянский публицист Самвел Шахмурадян. По его словам, «в двадцатых числах в основном из этого, а также из других районов с азербайджанским населением в Азербайджан стали стекаться "так называемые" беженцы». Правда, он задаётся вопросом: «Что, если не воля и подстрекательство задумавших будущую резню заставило их вдруг покинуть места постоянного жительства?» (9). Налицо попытка С. Шахмурадяна придать случившемуся желаемую тональность. Однако при этом он фактически признаёт изначальную управляемость конфликта, а значит и всего процесса «волеизъявления о воссоединении».

В свою очередь российский исследователь Константин Воеводский пишет, что в Кафанский район «нагрянула воинская часть для предотвращения резни азербайджанцев, назначенной согласно "поступившим в Москву сигналам" на 20 февраля». По его словам, анализ миграции азербайджанцев из района не выявил «ничего примечательного, если не считать внезапного отъезда примерно 200 азербайджанцев в Баку 27 февраля одним поездом» (10).

Как показывает хронология событий, эта дата была далеко не случайной. 26 февраля при посредничестве Александра Яковлева известных армянских литераторов Сильву Капутикян и Зория Балаяна принял руководитель компартии. Спустя три дня на заседании политбюро ЦК КПСС М. Горбачев заявил: «Я им сказал, что мы всю историю вопроса знаем, что это трудная история. Причины её, корни — за рубежом, за нашими пределами. То, что история, судьба разметала армянский народ, — это всё мы знаем и понимаем» (11).

Не дав политическую оценку сепаратистским настроениям, советский лидер фактически продемонстрировал посланцам Еревана восприятие им правоты «армянского движения». Позднее З. Балаян писал, что «сам по себе приём писателей из союзной республики на столь высоком уровне был явлением беспрецедентным» (12). И разве только беспрецедентным?! Согласно воспоминаниям начальника войсковой группы МВД СССР, генерала Генриха Малюшкина, вернувшись в Ереван, С. Капутикян в своём выступлении по местному телевидению сказала следующее: «Заметив, что мы часто повторяем слова "Нагорный Карабах", товарищ Горбачев сказал: "По-моему, это слово означает Арцах"» (13).

Информация о встрече молниеносно стала достоянием армянской и азербайджанской общественности и, естественно, была воспринята как поддержка Кремлём идеи «воссоединения». Признавая тот факт, что московская встреча «придала сил и вдохновения» армянским идеологам, Г. Малюшкин подчеркивает, что «Михаил Сергеевич в свойственной ему манере подыграл» им. Но разве только подыграл? По словам З. Балаяна, генсек предупредил их: «А вы подумали о судьбе двухсот семи тысяч армян, проживающих в Баку?» Иными словами, поощрив армянскую сторону, М. Горбачев известил гостей о намеченных событиях. Разумеется, не для их предотвращения, поскольку у Кремля было предостаточно рычагов влияния на регионы (в чём мы убедимся чуть позже), а в интересах заблаговременного снятия с себя ответственности за происходящее.

Таким образом, в третьей декаде февраля 1988 г. в регионе наличествовали все элементы, должные взорвать наэлектризованную ситуацию: территориальные претензии к Азербайджану, смерть двоих азербайджанцев и наличие беженцев. Оставалось лишь подтолкнуть ситуацию к открытому противостоянию, что для опытных сценаристов не составляло никакого труда.

Сумгаит. 27 февраля

26 февраля в Сумгаите без каких-либо эксцессов прошёл митинг в поддержку территориальной целостности Азербайджана. На следующий день он продолжился с участием нескольких тысяч человек, включая руководство города. С вечера этого субботнего дня стали фиксироваться факты насилия против жителей города армянской национальности, продолжавшиеся до 29 февраля. Сухие цифры беспорядков (32 погибших, из коих 26 армян и 6 азербайджанцев) вроде как должны подтвердить устоявшуюся точку зрения на сумгаитские события: бесчинствующие азербайджанцы убивали армян, которые, защищаясь, также нанесли отдельные удары. Но судить о случившемся только по «голым» цифрам — значит закрыть глаза на целый ряд тесно связанных с этим событий.

Вечером 27 февраля, спустя пять дней после аскеранских событий, в эфире Центрального телевидения (по другим данным — бакинского радио) заместитель Генерального прокурора СССР Александр Катусев сообщил национальность убитых в Аскеране. Как отмечает С. Шахмурадян, текст сообщения был согласован с первым секретарем Нагорно-Карабахского обкома партии Г. А. Погосяном, и тот настаивал на снятии упоминания о национальной принадлежности погибших. «Замгенпрокурора в первых двух своих выступлениях не сообщал национальность убитых, но несколькими днями позже решил "вспомнить", что убитые — именно азербайджанцы» (9).

Для того чтобы пазл складывался, оставалось разыграть фактор беженцев. Сотрудники КГБ СССР В. Луценко и В. Хмелев утверждают, что беженцы из Кафанского района искали защиты в Баку, но их никто не слушал. «Голодные, необогретые, они направились в Сумгаит и начали расписывать ужасы своего изгнания и положения» (8).

Проводники сценария действовали грамотно, и очередная партия азербайджанцев была выслана из Армении 27 февраля — как раз в унисон начавшимся беспорядкам в Сумгаите. Теперь насилие над армянами можно представить «удобоваримым» для общественности: одни азербайджанцы убиты армянами в НКАО, другие изгнаны из Армении, а третьи — совместно со вторыми — начинают мстить. Именно такая трактовка вырисовывается из «откровений» бывших ответственных сотрудников КГБ СССР.

Но очевидец событий, в тот период военнослужащий Советской Армии, Виктор Николаев пишет, что «за два часа до времени "икс" в городе отключились все телефоны» (14). По другим данным, в ряде микрорайонов на произошло временное отключение электроэнергии. Что интересно, тот же А. Катусев через несколько дней вопрос о телефонной сети назвал «измышлениями». Естественно, в погромный сценарий укладывался именно ракурс стихийности. Хотя, по словам В. Николаева, «рёв бандгрупп в городе раздался почти одномоментно — будто кто-то нажал на звонок» (14).

Допустим, оказавшиеся в Сумгаите беженцы расписывали происходящие с азербайджанским населением Армении ужасы, призывая к возмездию. Допустим, во время беспорядков бездействовали партийные органы и милиция. Но куда в это время смотрели подконтрольные непосредственно Москве воинские части, расположенные вокруг Сумгаита, города с несколькими режимными объектами союзного подчинения?

Невмешательство силовых структур в происходящее привело к продолжению актов насилия и 28 февраля. Как пишет Левон Мелик-Шахназарян, в тот день «сотни людей, принявших участие в погромах, вновь собрались на центральной площади. Это очень существенный момент: погромщики окончательно убедились в своей безнаказанности» (15). Не менее существенным было бездействие центральных органов власти, фактически способствовавших увеличению масштабов трагедии.

Сумгаит. 28-29 февраля

По словам исследователя Армена Марукяна, «подразделения Министерства обороны и МВД страны стали прибывать в Сумгаит вечером 28-ого, а через сутки в вечерние часы 29-ого было убито по крайней мере десять армян, совершены погромы десятков квартир. Когда войска вступили в Сумгаит, беспомощные люди бросались за помощью к БТРам, на что военные отвечали, что у них нет приказа вмешиваться. В таком случае возникает вопрос: для чего были введены войска?» (16).

Гендиректор Института исследования Центральной Азии и Кавказа Университета Джона Хопкинса (США) Сванте Корнелл также отмечает, что советские армейские части и внутренние войска никак не пытались повлиять на происходящее. «Армия, казалось, лишь спокойно наблюдала со стороны за погромом» (17).

Позднее руководители силовых структур ссылались на отсутствие приказа высшего начальства, в свете чего невозможно согласиться с заявлением М. Горбачева о том, что трагедии можно было избежать, не опоздай войска на три часа. Подтверждает такой вывод и стенограмма заседания Политбюро ЦК КПСС от 29 февраля 1988 г. В ответ на предложение министра обороны СССР Дмитрия Язова ввести в Сумгаите военное положение М. Горбачёв сказал: «Главное, надо сейчас немедленно включить в борьбу с нарушителями общественного порядка рабочий класс, людей, дружинников. Это, я вам скажу, останавливает всякое хулиганье и экстремистов... Военные вызывают обозление» (11).

Вот так вот. Гибнут мирные люди. Министр обороны призывает главу государства «навести порядок». А инициатор «нового мышления» говорит о дружинниках, могущих остановить «хулиганье и экстремистов».

Лишь к вечеру 29 февраля войска получают приказ остановить беспорядки без использования огнестрельного оружия. По воспоминаниям очевидца, в тот период военнослужащего Советской Армии, Анатолия Мостового, «капитан коротко проинструктировал роту: Мы в Сумгаите... Наша задача — успокоить, разогнать, обеспечить порядок. Взять под охрану мирное население. Стрелять только в крайнем случае и в воздух. Чудак капитан. У нас же холостые. Он что — забыл? Главное наше оружие — щиты и дубинки. И локоть друга. Едва въехали в город — остановились. Улицу запрудила толпа. Кто-то кинул булыжник в ветровое стекло нашего автобуса, третьего в колонне. И понеслось. Толпа плотно обступила автобусы и давай бить окна, стараясь дотянуться до нас. Это, наверное, и есть крайний случай. Я дергаю затвор и даю короткую очередь над головами. Мгновенно отхлынули остолбенев. Мы быстро выгрузились и начали оттеснять толпу» (18).

Как видим, даже холостых патронов было достаточно для того, чтобы урезонить толпу. Но возникает следующий вопрос: что представляло из себя «хулиганье», не побоявшееся вступить в схватку с военнослужащими? Как свидетельствует А. Мостовой, «"демонстранты" были вооружены кусками заточенной арматурной стали и проинструктированы. Они всаживали свои заточки снизу вверх, под бронежилет, едва лишь намечалась щель между щитами: за два дня наш полк потерял ранеными 96 человек. Благо что не было убитых».

Интересно, не правда ли? Так «хулиганье» или засекреченные по сей день профессионалы орудовали в Сумгаите под личиной азербайджанцев? Не мы одни задаёмся этим вопросом. Один из создателей Народного Фронта Азербайджана Зардушт Али-заде пишет: «Среди участников действительно были беженцы из Армении. Но вместе с тем рабочие говорили о странных, нездешнего вида молодых мужчинах, которые заводили толпу» (19).

А вот ещё одно из воспоминаний А. Мостового: «Вдруг позади что-то полыхнуло. Я оглянулся — наш автобус горит. Потом я видел их зажигательные "гранаты". Изымали при обысках. Наполненный бензином 250-граммовый пузырёк с делениями — такие в детской молочной кухне моя жена получала — заткнут пробкой, залитой лаком. К пузырьку примотан изолентой небольшой, сантиметров десять, кусочек геологического бикфордова шнура. Готовились» (18).

Конечно, готовились. И заблаговременно. Сомнений быть не может. Но как? Где? Кто, наконец? Беженцы из Кафана? Вспомним, что армянские протесты в Степанакерте начались 12 февраля, а антиазербайджанское решение Нагорно-Карабахского областного совета было принято 20 февраля и не освещалось в СМИ. О смерти азербайджанцев в Аскеране общественности стало известно вообще вечером 27 февраля. Так что же, для изготовления заточек и бутылок с зажигательной смесью беженцам или простым жителям Сумгаита хватило нескольких дней или даже часов? Но это же абсурд.

Но факт остается фактом. Были и бутылки, и холодное оружие, и смерти мирных граждан. Устроители погромов заблаговременно и тщательно подготовились к этой операции, и это подтверждают их профессиональные действия против военнослужащих Советской Армии. Если же принять во внимание инспирацию «движения за воссоединение» с конца 1987 г., то очевидно, что разработчики операции не были стеснены временными рамками. И исполнение задания профессионалами, скрывающимися под маской «одурманенных наркотиками и спиртным экстремистов», особых проблем не составляло. А уже потом к начавшейся вакханалии вполне могли подключиться криминальные элементы, да и отдельные местные жители.

В этой связи вырисовывается ещё один аспект. После событий активно культивировалась информация об изготовлении применённых во время беспорядков ножей и других предметов на сумгаитских предприятиях, в частности, на трубопрокатном заводе. Дело даже не в том, что А. Катусев не подтвердил данного факта (9). Главное, что если нечто подобное имело место, то без санкции центральных властей здесь не обошлось.

Как пишет В. Николаев, невозможно объяснить, «как в городе, в котором был секретный центр МО, ракетная часть, крупный сталелитейный завод, именуемый "почтовым ящиком", огромный химический комбинат, пограничная часть, крепчайшие родоплеменные связи коренных жителей, произошло подобное бедствие, без малейшей попытки предотвратить или остановить его» (14).

Оттого и вопрошает американская правозащитница Надежда Банчик: «Вооруженные железными прутьями погромщики врывались в дома... Откуда они взяли столько железных прутьев? Как организовались? Да и вообще, откуда им, погромщикам, было взяться в советском городке, если в тот период на советском пространстве ещё мухи не осмеливались летать без санкции Москвы, т. е. Лубянки?» (20). Вторит ей и российский аналитик Алексей Зверев: «В 1988 г. машина КГБ с ее сетью осведомителей ещё функционировала, из чего явствует, что в Баку, если не КГБ в Москве, был в курсе подготовки к погрому» (21).

Как бы то ни было, 29 февраля 137-й парашютно-десантный полк (под командованием подполковника В. Хацкевича) 106-й воздушно-десантной дивизии высадился на аэродроме близ Баку, совершил марш в Сумгаит и сходу приступил к наведению порядка в городе (22). Поставленную задачу десантники выполнили, хотя и встретили организованное сопротивление. И в данном аспекте высвечивается факт того, что теневым организаторам нужна была «демонстрация» не только этнически направленной агрессии, но и враждебности по отношению к армии. Именно поэтому центральные власти стоически жертвовали мирным населением, попутно углубляя армяно-азербайджанское противостояние.

Таким образом, погромы в Сумгаите стали результатом целой череды серьёзнейших событий, осуществление которых без участия «государственной машины» не представляется возможным. «Волеизъявление» армян в Степанакерте, убийство азербайджанцев в Аскеране, появление первых беженцев из Армении, организованное насилие в Сумгаите при полном безучастии властей и, наконец, локализация очага напряжённости в считанные часы. Как это кощунственно ни звучит, пролитая кровь органически вписывалась в разработанный сценарий, который вполне устраивал все заинтересованные силы.

Кому это было выгодно?

Нет надобности доказывать, что Запад инициировал и поддерживал любые тенденции, которые вели к развалу Советского Союза как решающему фактору рушения мировой социалистической системы. Трагедия в Сумгаите, тщательно спланированная и разыгранная как по нотам, стала важнейшим звеном в цепи кровавых событий, неизбежно приближавших распад СССР. Как образно выразился А. Мостовой, «для Советского Союза трещина прошла через Сумгаит» (18). Вторят ему и Гегам Халатян (Союз армян России) и Роман Арутюнов (Армянская община Москвы): «Развал СССР начался с погромов в Сумгаите» (23).

К заинтересованности Запада в кровавом сценарии развала СССР можно отнестись скептически, мол, это могло замедлить, а то и вовсе приостановить весь процесс. Однако весь ход дальнейших событий позволяет предполагать жизненность этой маловероятной, на первый взгляд, версии. Чего стоит хотя бы вручение М. Горбачёву Нобелевской премии мира в 1990 г. — после беспрецедентного по своей жестокости ввода советских войск в Баку и появления огромных толп беженцев не только на Южном Кавказе, но и в Центральной Азии.

Почему же Запад устраивал насильственный сценарий рушения СССР?

Как представляется, именно такой ход событий позволял прогнозировать возникновение в союзных республиках такой волны ненависти к центру, которую Москве в будущем сложно будет вернуть в русло, как минимум, лояльного отношения к ней. Именно поэтому периодические устрашающие акции Кремля в отношении республик, вкупе с насильственными действиями друг против друга противоборствующих сторон (при бездействии центральной власти), позволяли внешним силам надеяться на изменение геополитических симпатий бывших субъектов СССР.

Признаем, однако, что выполнение какой бы то ни было задачи извне невозможно без поддержки внутри страны. Наглядным подтверждением этому и явились события в СССР с конца 80-х. Конечно, по многим объективным причинам советское общество оказалось готовым к центробежным тенденциям. Тем не менее именно внутренние силы, вольно или невольно провоцировавшие межэтническое противостояние, были активнейшими участниками развала СССР.

К тому времени в руководстве КПСС отчетливо обозначились две группировки: «демократическая», возглавляемая членом Политбюро Александром Яковлевым, и «консервативная», ведомая другим членом Политбюро Егором Лигачевым. В преломление к развитию «армянского движения» роль А. Яковлева просматривается однозначно: именно это крыло КПСС признавало возможность перекройки границ внутри СССР. С другой стороны, дестабилизация внутриполитической ситуации в конце 80-х была выгодна и консервативно мыслящим руководителям партии — для демонстрации последствий «излишней либерализации в стране». Главы всех силовых структур Советского Союза примыкали к этой группировке.

В данном аспекте имеет смысл вспомнить, что с приходом к власти М. Горбачева позиции оборонного ведомства на международной арене серьезно ослабли. В январе 1988 г. лидер государства высказался за вывод советских войск из Афганистана, а уже в феврале начался вывоз советских ракет средней дальности из ГДР и Чехословакии. Восстановить пошатнувшийся престиж высшие военные чины могли лишь на "внутреннем поле", например, путём позиционирования армии единственной силой, способной локализовать разрастающиеся в стране межнациональные распри.

Но в советском обществе была ещё одна важнейшая прослойка, пытавшаяся повлиять на политический расклад. Тот же А. Яковлев во многом способствовал рождению в СССР движения «демократической интеллигенции», как средства давления на всевластие КПСС. Представители этой прослойки использовали любые промахи власти для критики идеологии и практики социализма и, естественно, не остались равнодушными к сумгаитским погромам.

Таким образом, на тот период в обострении внутриполитической ситуации в СССР и создании очагов напряжённости были заинтересованы как оба крыла руководящего партийного аппарата, так и немалая часть общества в лице интеллигентов-демократов. Разумеется, цели и мотивы каждой из сторон были различны, что отчетливо просматривается в оценке этими силами сумгаитских событий.

Партийные функционеры в происшедшем обвиняли друг друга. Демократы обвиняли глав силовых ведомств, не принявших оперативных мер и не предотвративших кровопролитие. Консерваторы, наоборот, критиковали демократов с их перестройкой. Тогдашний председатель Совета Министров СССР Николай Рыжков вспоминал, что всякий раз во время обострения межнациональных конфликтов М. Горбачев оказывался за рубежом. «Когда зрели события в Тбилиси — был в Англии, когда разгребали ферганскую межэтническую резню — в ФРГ, начало бакинских событий — тоже где-то. Этим обстоятельством пользовались те, кто считал, что все неприятности идут от консервативного крыла Политбюро, а не от Горбачёва, Яковлева, Шеварднадзе и Медведева, которые частенько вместе выезжали за рубеж. Наивны люди, верившие этим детским сказкам! Неужели такие события можно организовать и осуществить за несколько дней? Они ведь являются следствием каких-то причин и зреют не один день. Тем более что генсек, а затем президент, как и председатель Совмина, ни одну минуту не находились вне связи с любой точкой нашей страны, да и всего мира» (24).

«Демократическая интеллигенция» в свою очередь критиковала всех и вся, справа и слева, но стояла преимущественно на прогорбачёвских позициях. Вот оценка народного депутата СССР, будущего мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака: «Акция очень хорошо спланирована и "грамотно" проведена. Концы — в воду. Точнее — в пепел и кровь. В условиях всевластия КПСС наивно было бы полагать, что удастся увидеть на скамье подсудимых хоть кого-нибудь из настоящих организаторов этих погромов». А далее следует обвинение в адрес «пятой колонны перестройки»: «Это их протест против политики Горбачева» (25).

В данной связи уместно вспомнить и единственное в своем роде мнение, высказанное по горячим следам. 25 марта в парижской газете «Русская мысль» советский диссидент Сергей Григорянц писал: «Вся история СССР обильно полита кровью. И убийцы, и их вдохновители нам хорошо известны. Кто же виновен сегодня? В первую очередь Горбачёв. Это необходимо сказать, даже рискуя помочь его более зловещим оппонентам» (26).

Прямое руководство сумгаитскими событиями из самых верхов усматривается и вследствие ещё одного фактора. С марта центральная пресса запестрела информацией аналитического толка о сумгаитских событиях. Сепаратистские настроения в НКАО, убийство азербайджанцев в Аскеране отражались одной строкой, о беженцах вообще не было ни слова. Но при этом Сумгаит представал криминогенной зоной, городом "зеков", с массой вредных для здоровья заводов, трудно вообразимой загазованностью, высокой плотностью населения и т. п. Выделяя тем самым наличие социального недовольства, эти публикации как бы ненавязчиво подводили читателей к самостоятельному определению "виноватой" стороны.

Данный факт свидетельствует о заказном характере этих статей. Передача готовых данных СМИ со стороны заинтересованных госструктур в чрезвычайных ситуациях — старый испытанный метод. Так было и после убийства американского президента Джона Кеннеди, когда в поисках "советского следа" до американской общественности в одночасье была доведена информация о всей его жизни с акцентом на пребывание в СССР. Тем самым СМИ аккуратно отодвинули на задний план заинтересованность внутренних сил в устранении президента. Так что ничего удивительного в организованной подаче материалов по Сумгаиту, до того известного не иначе как «самый русский город на юге страны» (14), не было.

Но по какой причине азербайджанская сторона так легко была воспринята "человеконенавистнической"? Ведь в союзном обществе отношение к армянам и азербайджанцам вроде бы должно было быть идентичным?

Почему азербайджанцы?

Автор довольно подробно рассматривал исторический контекст отношения России-СССР к армянскому населению как к «своему» (в отличие от азербайджанского), поэтому останавливаться на этом факте в данном исследовании смысла нет. Можно лишь привести высказывание известного армянского советского поэта Геворга Эмина: «Русскому народу не обязательно знать историю Армении — ему надо обратиться к своей истории, и тогда он встанет на защиту Армении, поскольку интересы наших государств всегда совпадали. А от позиции России в карабахском вопросе зависит всё» (27).

Другое дело, что геополитические причины различного отношения центра к армянскому и азербайджанскому населению основной массе «единого советского народа» были недоступны. Лица армянской национальности занимали руководящие партийные должности и были широко представлены в научно-преподавательской среде, в силовых структурах, на телевидении. В умах большинства населения страны значительное превалирование армян над азербайджанцами в центре и на местах воспринималось следствием невысокого общего уровня вторых по сравнению с первыми. Между тем мало кто знал, что для азербайджанцев просто-напросто был закрыт доступ в высшие эшелоны власти, на руководящие должности в армии (азербайджанские призывники в основной массе направлялись в стройбаты), даже во многие государственные архивы.

Исключения, лишь подтверждающие правило, были во многом связаны с неоспоримой ролью Азербайджана в развитии нефтегазовой отрасли. Как бы то ни было, в СССР сложился определенный стереотип восприятия армян и азербайджанцев, наложившийся на широкие дружеские и родственные связи армян с русскими, формировавшимися на протяжении не одного поколения.

Вместе с тем очевидно, что присутствие армян в центральном советском аппарате власти позволяло им и самостоятельно формировать антиазербайджанскую позицию советских людей. В воспоминаниях Анастаса Микояна, Ивана Баграмяна, Амазаспа Бабаджаняна под «особым углом» рассматривались столкновения между армянами и азербайджанцами в 1905 и 1918 гг. В произведениях Зория Балаяна, Сильвы Капутикян, Вардгеса Петросяна постоянно муссировалась тема принадлежности армянам земель на Кавказе и в Турции. Даже в школьные учебники попадали карты, на которых Нагорный Карабах или Нахичевань «случайно» оказывались на территории Армянской ССР.

Отсутствие негативной реакции на факты такого рода со стороны центральных властей свидетельствует, по меньшей мере, о проармянских настроениях среди высшего руководства страны. Начальник политуправления войск Южного направления Минобороны СССР, народный депутат СССР Александр Овчинников подтверждает, что определённые силы «устойчиво формировали на весь Союз мнение об исключительности армянского народа, его особой роли». Как следствие, не только в СМИ, но и со стороны «отдельных должностных лиц» отношение к Армении и Азербайджану было «неравное и не везде объективное» (28).

Была у антиазербайджанских настроений и другая подоплёка. События вокруг НКАО практически не освещались в официальных советских СМИ, а «неформальная» пресса пока только набирала обороты. Когда же в марте 1988 г. информация о событиях в Сумгаите стала достоянием общественности, этого оказалось достаточным для выявления «правых» и «виноватых» в конфликте. Как пишет политолог Дмитрий Фурман, Азербайджан «вторгается в российское сознание ужасом сумгаитского погрома», противоречившего советским стереотипам о «дружбе народов», но совпадавшего со стереотипами в отношении исламской религии. Сумгаит «оживил представления о нетерпимых, фанатичных и жестоких мусульманах». Азербайджанцы «прекрасно укладывались в два одинаково неприятных образа»: как «тюрки они — почти турки, представления о которых у русских были сформированы русско-турецкими войнами и связаны с образом янычар, безжалостно убивавших христианских женщин и детей». В этой «схеме Сумгаит был вполне понятен», и армяно-азербайджанский конфликт прекрасно лёг на «унаследованные нами образы жестоких мусульман, истребляющих маленький христианский народ» (29). Так, убеждённость в «миролюбии» одних и «кровожадности» других плотно засела в умах советских граждан.

Но был и другой весомый резон для такого восприятия армяно-азербайджанского конфликта. Журналист Азер Мурсалиев отмечает, что «либеральная часть интеллигенции и будущие демократы почти безоговорочно приняли сторону армянской партии в карабахском конфликте. Резон был простой: армяне против существующего порядка и хотят перемен. Стало быть они — наши союзники» (30).

Д. Фурман также свидетельствует, что «либеральное российское сознание прочно встало на армянскую сторону», как по причине «популярной тогда идеи права наций на самоопределение», так и вследствие «готовности поддерживать всех, кто выступает против status quo». О том, что в Армении тоже компактно проживали азербайджанцы, говорит он, теоретически также имевшие право на самоопределение, «русские в большинстве своем просто не знали» (29). А ведь положение армян в Карабахе «было лучше и они обладали большими правами», чем азербайджанцы, проживавшие в Армении, в Зангезуре, «но никакой автономии вообще не имевшие» (31).

Резюмируя сложившуюся в то время ситуацию, политолог Леонид Борисов пишет, что «русская интеллигенция предала один народ, безоглядно встав на сторону другого». Азербайджанских учёных, писателей, режиссёров вдруг назначили «плохими», ударив по ним «из всех орудий». Все «прогрессивные публицисты с пафосом и дрожью в голосе вещали о великой культуре армянского народа и грязных азербайджанских варварах», что было «настоящим предательством» не только по отношению к азербайджанцам, но и по отношению к российским традициям, «к принципиальным основам имперского сознания». По всем законам «тогдашнего пиара азербайджанцев объявили оплотом коммунистического режима, а армян — борцами за свободу и демократию», поэтому первые считались однозначно косными, а вторые — исключительно прогрессивными. «Азербайджанцы — звери, армяне — благородные борцы за право нации на самоопределение», об «азербайджанцах никто не думал, всем было не до них» (32). Поэтому не удивительно, что изложенная С. Григорьянцем антигорбачевская оценка событий в Сумгаите была единственной в своём роде.

Таким образом, в инспирированном в конце 1987 г. противостоянии азербайджанская сторона изначально оказалась под прессом советской идеологической машины. Но, как усматривается, далеко не наличие широкой прослойки лиц армянской национальности в верхах СССР было причиной этого. Безусловно, нахождение в окружении М. Горбачева, наряду с А. Аганбегяном, Георгия Шахназарова (будущий помощник главы СССР), опытных аппаратчиков Карена Брутенца (замзав международным отделом ЦК КПСС), Леона Оникова (идеологический отдел ЦК КПСС), Степана Ситаряна (зампред Госплана), Михаила Мчедлова (замдиректора Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС) и многих других позволяло продвигать идеи «воссоединения» не только завуалированно, но и открыто. Но в какой мере эти идеи отражали подлинные настроения большей части армян, проживавших в Карабахе и в целом в Азербайджане?

Только свидетельства

Российский писатель Эдуард Тополь пишет, что «начинал свою журналистскую биографию в Сумгаите», построенном «интернациональным пролетариатом советского разлива». Писал «об армянине, завтра об азербайджанце», всего в редакции «было пять пишущих человек, из них два с половиной еврея, армянка, азербайджанец», и мы были «совершенно равны во всем». Своими ногами прошёл весь Нагорный Карабах, вспоминает Э. Тополь, нам говорили замечательные слова, по-армянски, по-азербайджански. «Не было, я это утверждаю, потому что я прошёл и выпил вино и в армянской деревне, и в соседней азербайджанской деревне — не было никакой вражды, — заключает он, — это спровоцировано. Я в этом глубоко уверен» (33).

Не нуждающийся в особом представлении Муслим Магомаев называл Баку «самым интернациональным» городом в Закавказье. В своих воспоминаниях он говорил о бакинской школе, где учились «русские, евреи, армяне», о знаменитой бакинской Торговой улице, где «никто и никогда не выяснял: азербайджанец ты, армянин, еврей или русский» (34).

Данная тема живо обсуждается и сегодня, в частности, на страницах «мировой паутины». И для того, чтобы получить хотя бы в общих чертах представлений об Азербайджане конца 80-х, достаточно прочесть свидетельства тех русских, армян или евреев, которые жили и работали там.

К примеру, пользователь из Украины, родившийся и проживший 17 лет в Баку, вспоминает, что в его родной средней школе «все десять лет армяне прекрасно дружили с азербайджанцами против кого бы то ни было, но только не против друг друга». Почему, вопрошает он, «ровно половина преподавательского состава в наших школах была армянской национальности и никому не приходило в голову считать это аморальным?» (35).

Администратор сайта russianitaly.com вспоминает, что в период его службы в армии в 1988 г. в части были и армяне, и азербайджанцы, между которыми «не было вражды — нормальные отношения между людьми разных национальностей и вероисповеданий, являющихся соседями» (36).

Россиянин Иван Оганесян констатирует, что родился в Азербайджане, потом учился в Армении, но, «поскольку вырос в Азербайджане, жил и дружил с азербайджанцами». А когда в ноябре 1988 г. — спустя девять месяцев после событий в Сумгаите — поехал к родителям в Азербайджан, в их районе «все было нормально, как всегда, никакой вражды, никакой неприязни между разными национальностями» (37).

Политолог Владимир Коваленко отмечает, что в момент постановки карабахскими армянами вопроса об отделении от «угнетающего их Азербайджана», свыше 200 тысяч армян преспокойно жили в Баку, пользуясь всеми радостями жизни (38).

В том же духе высказывается журналист-международник Григор Апоян (США): «Чтобы быть абсолютно честным, следует признать, что в материальном плане армяне в целом в Баку жили совсем неплохо, может быть даже лучше, чем у себя на родине» (39).

Ректор Ереванского государственного лингвистического университета Сурен Золян также признаёт отсутствие «межэтнической враждебности между армянами и азербайджанцами», а также «наличие многих свидетельств, когда азербайджанцы спасали армян от погромов» (40).

Аналогичного рода помощь во время погромов получали и некоторые азербайджанские беженцы, покидавшие Армению. Не случайно координатор «Кавказского проекта» Института по освещению войны и мира Томас де Ваал, констатируя, что «карабахцы советского периода — армяне и азербайджанцы — как правило одинаково хорошо говорили на обоих языках, ладили со своими соседями и в целом уделяли мало внимания националистической риторике», приходит к выводу о том, что «абсолютно неверно рассматривать карабахский конфликт как проявление древней вражды или как конфликт религий» (41).

Вторит ему и Светлана Лурье: «События в Сумгаите действительно не вписываются в обычную человеческую логику: жители доселе мирного города не могли в один час потерять голову... Мы имеем дело с неожиданной и сильной провокацией» (5).

В данном аспекте интересно свидетельство того же А. Мостового. Говоря о желании сумгаитских армян покинуть город, он пишет: «Каждого спрашивали, куда он хочет выехать на жительство, просили назвать хотя бы одного знакомого в том месте — и отправляли. Кое-что мне показалось удивительным… Многие армяне просились в Россию, в основном в Краснодарский край, в Ростовскую область» (18).

Всё сказанное позволяет уверенно говорить о том, что «волеизъявление» армян Азербайджана о «воссоединении» с Арменией было инициировано извне и было частью гораздо более серьёзной игры. Однако игра эта только начиналась, и всем её участникам ещё предстояло войти в роль.

После Сумгаита

Говоря о первых азербайджанских беженцах из Армении, мы отметили, что главной причиной их отъезда фиксировалось опасение людей за свою судьбу. Вполне резонно предположить, что если дело действительно обстояло так, то после погромов в Сумгаите азербайджанское население Армении уж точно должно было бежать из родных мест, опасаясь ответных гонений. Однако этого не произошло.

Если не считать частных случаев, массового оттока беженцев из Кафанского и других районов Армении не последовало. В основной массе азербайджанцы Армении продолжали трудиться на земле предков, хотя притеснения со стороны армян имели место повсеместно. Говоря иными словами, даже после Сумгаита стадия обязательной вражды между армянами и азербайджанцами ещё не наступила.

Второй парадоксальный аспект в данном векторе — отсутствие антиармянских акций по всему Азербайджану. Почему парадоксальный? Потому что события в Сумгаите были восприняты общественностью как следствие массовых антиармянских настроений. Но, согласимся, в таком случае подобные акции должны были повториться и в других городах Азербайджана, в которых проживали армяне. Например, в Шуше, где подавляющее большинство населения составляли азербайджанцы. Однако и этого не произошло.

Армянское население также не торопилось уезжать из Баку и других городов. Несмотря на тревожные предчувствия, люди продолжали трудиться и надеяться. Бакинские армяне инициировали сбор подписей под обращениями к своим соотечественникам в Армении и НКАО с требованием прекратить «территориальные претензии к братьям-азербайджанцам». Эти письма подписывали тысячи армян с указанием должностей, званий и т. д.

Естественно, в большинстве случаев данные обращения инициировались армянами, занимавшими руководящие должности на различных предприятиях, в школах и других учреждениях. Также естественно, что среди армян было немало тех, кто поддерживал сепаратистские настроения в НКАО. Но актуальность самого факта существования таких обращений в том, что масштабных антиармянских проявлений после Сумгаита ещё не было.

Следовательно, и из второго «парадоксального» факта после сумгаитских событий напрашивается однозначный вывод о том, что трехдневные февральские антиармянские проявления в Сумгаите носили исключительно спровоцированный высшими советскими властями характер.

Другое дело, что на этом фоне население Армянской ССР в немалой степени было одурманено идеей «воссоединения». Как вспоминает супруга известного армянского композитора Микаэла Таривердиева — Вера Таривердиева: «Когда только начался этот конфликт, Микаил Леонович очень переживал. Переживал, как личную драму. В интервью радиостанции "Свобода" он сказал, что ни одна пядь земли не стоит капли человеческой крови. За это он очень пострадал: до сих пор в Армении ему не могут простить это высказывание» (42).

Заключение

Сумгаитские события стали важным шагом на пути к общей дестабилизации внутриполитической ситуации в СССР, приблизив развал страны. За рубежом пропагандистская машина фиксировала неспособность слабеющей советской системы защитить собственных граждан. Внутри Советского Союза произошло окончательное размежевание между консерваторами и демократами — как в партийном руководстве, так и в целом по стране. Первая «перестроечная» кровь повысила рейтинг народно-демократического движения, которое начало уверенно двигаться во власть. Азербайджанцам ещё предстояло испить не одну чашу горестей и заплатить за свою свободу и независимость самую высокую цену.