Золотая Орда, государство Ильханидов, роскошь Индии Великих Моголов! Всё это примеры тюрко-монгольского этнокультурного и политического синтеза, могущественные цивилизации, о которых знает любой сколько-нибудь образованный человек. Но вряд ли неспециалист хорошо ориентируется в том, какие из монгольских этносов тропами исторических судеб выпали из буддистско-ламаистской ойкумены и стали полноправными сынами исламской уммы. Давайте попробуем восполнить этот пробел.
Итак, первое свидетельство о появлении ислама на территории Монголии относится к 1254 году, когда фламандский монах-францисканец и путешественник Гильом де Рубрук (ум. 1293) посетил двор хана Мункэ в Каракоруме, где заприметил пару мечетей. Разрешение на строительство мечетей среди монголов, возможно, было дано самим Чингисханом, который прибег к помощи мусульман при завоевании Каракитайского ханства. Впрочем, благосклонностью к мусульманам язычник Чингисхан, приверженец шаманизма, никак не отличался: он запрещал им паломничество в Мекку, обрезание и предписанный шариатом забой скота. Перелом в отношении монгольской элиты к исламу наметился, когда правителем Улуса Джучи стал хан Берке (ум. 1266).
Берке познакомился с Кораном в молодости, состоял в общении с богословами из Худжанда, а в 1240-е принял ислам через шейха братства Кубравийя Сайф ад-Дина Бохарзи (ум. 1261). Предание гласит, что великий правитель специально прибыл в Бухару из низовий Волги и смиренно простоял трое суток перед дверями своего будущего духовника, сражённый умственной проницательностью суфия. Берке усердствовал в благочестии, возводил во всех концах своей страны мечети, медресе, караван-сараи. Он также вступил в союз с египетскими мамлюками, направленный против Хулагу, другого внука Чингисхана, правившего в Иране и разделявшего буддийские верования. Среди мамлюков было немало воинов монгольского происхождения, иные из них даже становились султанами Египта, как, например, бывший ойратский пленник Китбуга аль-Адиль (ум. 1303) и трижды восходивший на престол Мухаммад ибн Калаун (ум. 1341), монгол по матери.
Для современной Монголии ислам — исторически традиционное верование. Коммунистическая партия проиграла битву за души, и в стране больше нет законодательных барьеров для свободного вероисповедания. Статистика, хотя и морально устаревшая более чем на десять лет, говорит о том, что 5,5% населения Республики Монголия составляют мусульмане. По большей части это — казахи, прибывшие из Джунгарии и Алтая в XIX веке и распылённые на западных просторах страны. Сегодня там провинция-аймак Баян-Улгий, население которой на 93% состоит из тюрок.
На заре 1990-х несколько десятков тысяч из них перебралась в молодую Республику Казахстан, но затем произошёл обратный откат, и большая часть репатриантов вернулась в Монголию. Старая-новая родина признаёт своих казахов, даже официальная символика региона оттеняет исламский характер этой земли: на гербе аймака жёлтый полумесяц помещён на небесно-голубые полосы, столь милые половецкому сердцу. Само название Баян-Улгий представляет собой монголизированную форму от казахского «Бай Өлке» — «Богатый край». Здесь сохраняется двуязычие, в ходу монгольский и казахский языки, на последнем выпускается газетная периодика. Аймак теряется посреди бесконечных холмов Монгольского Алтая, одной из возможных прародин всея тюрок.
Значительно меньше мусульман, но тоже собранных компактно, живёт в аймаке Ховд, где их почти 11,5% от населения. Ховд, названный по имени старейшего из городов Монголии (основан в XVII веке), стал местом прибытия казахов в 1911 году, когда их благосклонно принял в своих владениях Богдо-хан VIII, монарх и глава буддистов Монголии (ум. 1924). В других городах и посёлках страны есть целая россыпь как крупных, так и мелких их общин, особенно в аймаках Туве и Сэлэнгэ, городах Эрдэнэт, Шарынгол, Дархан, Булган, Бэрх.
По данным муфтията страны, в Монголии полсотни мечетей и двадцать медресе, которые были построены за годы независимости благодаря поддержке арабских стран и Турции. Закономерно, что местные мусульмане готовят будущих служителей культа в Турции и Казахстане. Главный муфтий Осерхан Мухай, председатель Союза мусульман Монголии, заседает в столице Улан-Баторе, один из ближайших пригородов которой – административный район Налайх – заселён практически одними казахами. На открытие их мечети президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган прилетал самолично. В настоящий момент в Улан-Баторе вдобавок к двум функционирующим строится новая соборная мечеть. Одна из тех, что уже эксплуатируются, носит имя хана Золотой Орды Туда-Менгу, естественно, монгола. В столичном квартале Толгойт силами Турецкого агентства по кооперации и координации (TİKA) были открыты мечеть и исламский культурный центр.
Турция помогает шаг за шагом вернуть почти утраченное исламское самосознание и хотонам – небольшому оседлому этносу, который населяет аймак Увс. Хотонов чуть больше 11 тысяч, и их происхождение долгое время оставалось предметом споров: раньше господствовала версия о тюркском этногенезе, однако сейчас их рассматривают как метисов монголов с обладателями переходной памиро-ферганского расы. В прошлом они говорили на хотонском языке, в котором обнаруживалась близость к уйгурскому и киргизскому, но к XXI веку полностью перешли на один из калмыцких диалектов. Хотонский язык имеет суженное применение, на нём только читаются мусульманские молитвы.
По одной из версий, хотоны пришли в Монголию в XVII столетии, повинуясь приказам хана Джунгарии Галдана Бошогту (1671—1697). Тот хитрил с хотонами, пользуясь их европеоидной внешностью. Ведя войны с китайцами, он наряжал хотонских мужчин в платья русских солдат и бросал их вперёд с русским боевым кличем. Изумлённые китайцы попадались на уловку и обращались в бегство.
Спустя столетия и невзирая на приобретённый соседством с ойратами синкретизм верований, хотоны не забывают, что они — мусульмане. Турецкая Республика реагирует на их рвение быть мостиком между тюрками и монголами, предпринимая попытки вернуть хотонов в русло беспримесного суннизма. Вообще хотоны суть удивительный пример синтеза исламских, буддистских, даже шаманистических верований, практик, повседневных поведенческих кодов. Повесть о них — это история о том, как удаётся терять, сохранять и восстанавливать мусульманское начало в полной изоляции от единоверцев.
Слово «хотон» обозначает одну из разновидностей калмыцких кибиток. Но это не всё, что связывает калмыков с исламом. В Кыргызстане, к востоку от озера Иссык-Куль проживает народность калмаки, они же сарт-калмыки, ответвление монгольского народа олёт. Их не более 20 тысяч, говорят они на киргизском и ойратском языках (старшее поколение). Ислам калмаки приняли после того, как переселились из Джунгарии к уйгурам, а затем из Восточного Туркестана — в российские владения после подавления китайцами неудачного восстания мусульман в Шаньси и Ганьсу. Политика тюркизации обусловила стирание их национальности и маркирование киргизами в советских паспортах. Только в последние десятилетия среди сарт-калмакской молодёжи пробуждается интерес к своему происхождению и полузабытому языку.
В провинции Ганьсу, от событий в котором бежали их пращуры, проживает и народность баоань. Их вряд ли насчитается больше 17 тысяч человек, и это одно из самых скромных числом этнических меньшинств Поднебесной. У баоаней свой бесписьменный язык монгольской группы, а национальная память видит свой исток в тех солдатах-монголах, которые при династиях Юань и Мин поднимались с Тибета всё выше на китайский север, встречаясь и смешиваясь с мусульманами.
Когда в префектуре Тунжэня был разбит город-лагерь Баоань, эти исламизированные монголы получили свой первый и не вполне определённый катойконим – баоаньхуэй, попросту «баоаньские мусульмане». В XV веке они упоминаются уже в отрыве от своего главного города: баоани вступили в конфликт за территории с буддистскими клерикалами. Те подняли чёрный люд на изгнание баоаней с насиженных мест в волость Сюньхуа. Там, среди саларов, их тюркских собратьев по вере, накшбандийский подвижник Абу аль-Футух Ма Лайчи (ум. ок. 1766) закрепил этих монголов в ханафитской традиции суннитского ислама.
В XIX веке баоани оказались жертвами подавления одного из кровавейших восстаний в мировой истории — схватки китайских мусульман-дунган и правительственных армад империи Цин, которая пульсировала в Ганьсу между 1862 и 1869 гг. и о которой мы упоминали выше. Цинская династия вышла победительницей, и последовавшие вслед за этим волны репрессий вынудили баоаней откочевать в гористую местность Линься. Изгнание пошло народу на пользу, усилив его исламское самосознание и превратив мечети в главный центр общественной жизни. Что касается небольшой части баоаней, которая предпочла остаться в провинции Цинхай, то они по сию пору буддисты тибетского обряда.
Военные навыки, которые всегда были в почёте у баоаней, делали их склонными к разному политическому авантюризму в неспокойную годину и оружейному промыслу, когда на дворе ничто не мешало миру. В 1900 году дело дошло до присоединения баоаньских отрядов к самому крупному выплеску негодования народов Китая против засилья европейцев — Восстанию «боксёров». Мусульмане, в том числе монголы, сформировали Армию Ганьсу, которая совместно с бушевавшими ихэтуанями нанесла в битве при Ланфане поражение европейско-японскому Альянсу восьми держав. С японцами отношения баоани выясняли и через полвека, во Второй китайско-японской войне, когда им выпало воевать под началом генерала-мусульманина Ма Бяо (ум. 1948) на стороне Пекина. Благодарная Китайская Народная Республика включила баоаней в реестр официально признаваемых национальных меньшинств, за которыми закреплена своя территория — Цзишишань-Баоань-Дунсян-Саларский автономный уезд. Тем самым государство решило не противиться упроченному веками сосуществованию трёх мусульманских этносов, которые плечом к плечу межевали буйные и спокойные времена, общими силами отражали агрессию интервентов из Страны восходящего солнца во Второй мировой.
Что интересно, совсем малочисленные баоани в названии заселяемого ими уезда предшествуют гораздо более сильным собратьям по вере – дунсянам. Это ещё один мусульманский этнос монгольского происхождения численностью чуть более 620000 человек, половина из которых населяет провинцию Ганьсу, а остальные разбросаны в округах Хэчжэн и Линся, Ланьчжоу, Синьцзян-Уйгурском автономном районе и некоторых других местах. Их собственная историография возводит корни дунсян к воинам пограничных гарнизонов, которые оставлял в Хэчжоу продвигавшийся на запад Чингисхан.
Другая версия этногенеза понимает дунсян как результат смешения монгольских, ханьских, тибетских групп при духовном первенстве китайских мусульман-хуэйцзи. В таком случае собственно монгольский компонент возник из тех стражей границ, военных разведчиков и ремесленников, которых Чингисхан привёз в XIII веке из глубин Западной Азии. Дунсяне, или, как они сами себя называют, сарты, массово отошли от ламаизма и анимистических практик уже в XIV столетии, став мусульманами-суннитами. Самоназвание «сарт» родом из Центральной Азии, где ранее им обозначались арабские торговцы, а позже — местные, преимущественно тюркоязычные, горожане. Китайское же «дунсян» означает «жители восточных поселений», что объясняется тем фактом, что их деревни расположены к востоку от ханьских городов.
Сегодня на дунсян приходится порядка шестисот мечетей и по одному имаму на три десятка домовладений. Свыше половины верующих следует гедиму — народной форме суннитского ислама, на которую заметный отпечаток наложили традиции тарикатов с их специфическими практиками и открытостью ханьской культуре. Другие были последователями обучившегося в Мекке ханафитского имама Ма Ванфу (ум. 1934), который находился под сильным впечатлением от салафитского призыва в Аравии, полемизировал с местными суфиями, запрещал вести проповеди на китайском языке и допускать какое-либо смешение с ханьцами. Высокая религиозность учеников Ма Ванфу, которые сами себя называют ихэвани, их нелояльность всему китайскому и симпатии к партии Гоминьдан долгое время служили красной тряпкой для насаждавших атеизм государственников-хунвейбинов. В настоящее время проводимая Пекином в отношении дунсян религиозная политика носит более либеральный характер, хотя государство опасается распространения атипичных трактовок ислама, которые может навеять из арабских стран и Средней Азии. За этим строго следит Исламская ассоциация КНР, к ведению которой отнесены культовые места дунсян.
Их язык — саньта — несмотря на близкое родство с баоаньским, стоит особняком в семье монгольских языков, выдавая значительные отхождения от общеалтайского сингармонизма гласных, зато изобилуя персидской и тюркской лексикой. Первую письменность саньта получил только в 2007 году после вмешательства западных лингвистов, обеспокоенных ликбезом среди дунсян. Ввиду глубоко укоренившегося двуязычия несколько десятков тысяч монголов-мусульман КНР также используют язык тангванг, сильно креолизованную версию мандаринского наречия. Это причудливая микстура из китайской лексики, монгольской грамматики, арабской и латинской графических систем. Сходная ситуация возникла и в речи другого монгольского народа, лишь самая минимальная часть которого стала мусульманами в Средние века – монгоров. Две тысячи оных проживают в Цинхае и говорят на языке, в котором на монгольские грамматические конструкции, близкие к баоаньским, легли не только китайские, но и тибетские слова.
В соседнем от КНР Афганистане монголы тоже начали оседать в XIII веке, дав начало целому многоцветью этносов. Один из них — моголы, которые числом, не превышающим 40 тысяч человек, кучкуются под Гератом, прежде всего в кишлаках Кундур и Карез-и-Мулла. Считается, что они потомки монгольских завоевателей Афганистана, которые смешались с местным населением. Себя они чаще называют шахджаханами, отмечая, что их предки присоединились к войскам Шах-Джахана, пятого падишаха из династии Великих Моголов. Это небольшое суннитское племя, отдалённо родственное мугалам Индии и говорящее на вымирающем могольском языке.
Намного большее число у чараймаков – суммы монгольских народов, тесно перемешавшихся с таджиками и тюркскими обитателями северных регионов Ирана и Афганистана. Само название «чар аймак» на тюрко-монгольском пиджине обозначает «четыре племени», оставленные здесь хромым Тимуром: теймури, таймани, джемшидов и фирузкухи. Представителей этой племенной конфедерации, которая насчитывает свыше 1,6 миллиона человек, можно найти в пустынях провинции Гор, по всему Герату, в Бадгисе. Некоторые чараймаки ведут оседлый образ жизни, другие кочуют в юртах по Афганистану. С «четырьмя племенами» смешались и были ассимилированы также бежавшие в горный Бадахшан от резни китайцами и маньчжурами в 1755-1759 гг. джунгары. Они тоже приняли ислам и поступили на военную службу к афганским эмирам. Чараймаки Афганистана следуют суннитскому исламу, иранские — шииты.
Шиитами со времён династии Сефевидов является и самый большой монгольский народ или, вернее, группа монголо-тюркских племён, которые осели в Афганистане в 1220-х — хазарейцы. Их число, по некоторым оценкам, доходит до 5-6 миллионов человек, или 10% населения Афганистана, а название предположительно восходит к персидскому слову «хазар», что означает «тысяча», или к названию региона между Кабулом и Гором. Вне общения с монгольским миром хазарейцы постепенно переключились на язык дари, который в наложении на монгольский субстрат дал жизнь новому языку иранской группы — хазараги.
Около миллиона его носителей живут в Пакистане, ещё полтора — в Иране. Такое рассеяние, прохладные отношения с суннитами, а также загнанность в высокогорья вилаятов Бамиан, Гор и Дайкунди не устраивают лидеров этноцентристской партии «Хизб-и-Вахдат». Ввиду этого они лелеют мечту о независимости Хазареджата, который в 1892 году был покорён афганским эмиром Абдуррахман-ханом (ум. 1901). А пока хазарейцы занимают высокие армейские и государственные посты и в Афганистане, и в Монголии, которая принимает юношей и девушек из этого народа на обучение в университетах Улан-Батора. Однако чаще приходится слышать о наёмниках-хазарейцах, которые составляют костяк бригады «Фатимиюн», воюющей в Сирии на стороне правительства.
Монгольская степь больше не оказывает такого влияния на исламский мир, как это было во времена Чингисхана и его потомков, захвативших некогда полмира. Но рассеянные по просторам Центральной Азии монгольские народы по-прежнему принимают участие в формировании повестки дня мусульманской уммы. И мы смотрим на них, как на потомков безжалостных завоевателей, разрушивших Бухару и Багдад, а потом утвердивших ислам в степях Крыма и саваннах Декана. Они — часть нас самих, не похожая на других, но необходимая, без которой нельзя представить ни прошлое, ни настоящее, ни будущее мусульманской уммы.
