Прорыв этот произошел осенью 1921 года, после очередного периода финансовых неудач. Однажды, уставший и унылый, я сидел в кафе «Дез Вестенс», и к моему столу подсел один из моих друзей. Когда я рассказал ему о своих трудностях, он предложил:

— Есть одна возможность, как раз для тебя. Даммерт открывает свое новостное агентство в сотрудничестве с американским «Юнайтед Пресс». Оно будет называться «Юнайтед Телеграф». Я уверен, что ему понадобится множество помощников редакторов. Если хочешь, я могу познакомить тебя с ним.

Доктор Даммерт был известен в политических кругах Берлина в 20-х годах. Он был видным деятелем Партии католического Центра и просто состоятельным человеком с отличной репутацией, поэтому идея работы с ним вызвала у меня интерес.

На следующий день мой приятель привел меня в контору доктора Даммерта. Элегантный мужчина среднего возраста очень вежливо и дружелюбно предложил нам присесть.

— Господин Фингал (так звали моего друга) рассказал мне про Вас. Вам когда-нибудь приходилось работать журналистом?

— Нет, сэр, — ответил я, — но у меня есть достаточно другого опыта. Я что-то вроде специалиста по странам Восточной Европы со знанием нескольких языков.

В действительности единственный восточно-европейский язык, на котором я мог говорить, был польский, и у меня были лишь смутные представления о том, что происходило в той части света, но я не намеревался упустить свой шанс по причине неуместной скромности.

— Ах, весьма интересно, — заметил доктор Даммерт с неуверенной улыбкой. — Я люблю специалистов, но, к сожалению, у меня сейчас нет вакансии для специалиста по Восточной Европе.

По всей видимости, он заметил разочарование на моём лице, и он быстро продолжил свою мысль:

— Тем не менее для вас у меня найдётся вакансия, хотя, полагаю, она не совсем соответствует вашим ожиданиям.

— Какая вакансия, сэр? — с нетерпением поинтересовался я, думая о своей неоплаченной аренде.

— Ну, мне требуется ещё несколько телефонистов… Ах, нет, нет, не переживайте, не у коммутатора. Я имею в виду телефонистов для передачи новостей в редакции провинциальных газет.

Это было настоящим крахом моих высоких ожиданий. Я посмотрел на доктора Даммерта, а он на меня. Заметив стягивание весёлых морщин вокруг его глаз, я понял, что моя хвастливая игра окончена.

— Я согласен, сэр, — вздохнув, ответил я и засмеялся.

На следующей неделе я приступил к своей новой работе. Это была нудная работа, она даже рядом не стояла с журналистской «карьерой», о которой я так мечтал. Мне ничего не оставалось, кроме как по несколько раз в день передавать по телефону новости с распечатанного на мимеографе листа в редакции многих провинциальных газет, подписавшихся на оказываемую услугу; впрочем, я оказался неплохим телефонистом, да и платили тоже хорошо.

Так продолжалось около месяца, а к концу месяца передо мной открылась неожиданная перспектива.

В том 1921 году Советскую Россию охватил небывалый голод. Миллионы людей были лишены пропитания, сотни тысяч умирали от голода. Вся европейская пресса шумела, публикуя жуткие описания сложившейся ситуации; планировалось несколько кампаний по оказанию зарубежной помощи, одна из них была осуществлена под руководством Герберта Гувера, сделавшего так много для Центральной Европы после Первой Мировой войны. Крупномасштабная акция внутри России была организована Максимом Горьким; его драматичные призывы о помощи будоражили весь мир; шли слухи, что его супруга собиралась с кратким визитом в столицы Центральной и Западной Европы с целью мобилизовать общественное мнение для оказания более эффективной помощи.

Будучи лишь телефонистом, я не принимал прямого участия в освещении этого сенсационного события, пока брошенная вскользь фраза одного из моих случайных знакомых (у меня их было много в самых странных местах) не привела меня в самую его гущу. Мой знакомый подрабатывал швейцаром в отеле «Эспланада», одном из самых роскошных в Берлине, и фраза его прозвучала так:

— Эта мадам Горький — очень приятная женщина; никто бы и не подумал, что она большевичка…

— Мадам Горький? Где ты её видел, черт тебя побери?

Мой информатор понизил голос до шепота:

— Она проживает в нашем отеле. Прибыла вчера, но прописалась под чужим именем. Только менеджер знает, кто она есть на самом деле. Она не хочет, чтобы её донимала пресса.

— А ты-то откуда знаешь?

— Мы, швейцары, знаем обо всем, что происходит в отеле, — ответил он с ухмылкой. — Ты думаешь, мы могли бы удержаться подолгу на своей работе, если бы не знали?

Вот будет новость, если взять эксклюзивное интервью у мадам Горький, тем более что в прессу о её пребывании в Берлине не просочилось ни слова… Я тут же загорелся этой идеей.

— А не мог бы ты, — обратился я к своему знакомому, — как-нибудь организовать мне встречу с ней?

— Слушай, я даже не знаю. Она решительно настроена побыть наедине с собой… Но я могу кое-что сделать. Если ты сядешь вечером в фойе отеля, я мог бы указать тебе на неё.

Так мы и договорились, и я поспешил в контору «Юнайтед Телеграф». К тому времени уже почти все ушли домой, но, к счастью, новостной редактор был ещё на месте. Мне пришлось задержать его для разговора.

— Ты не мог бы выдать мне журналистское удостоверение, если я пообещаю вернуться с сенсационной новостной статьей?

— Какой статьей? — спросил он с подозрением.

— Выдай мне удостоверение, и я принесу тебе статью. Если нет, то ты всегда сможешь забрать удостоверение обратно.

Наконец, старый охотник за новостями согласился, и я вышел из конторы гордым обладателем удостоверения, в котором я значился представителем «Юнайтед Телеграф».

Следующие несколько часов прошли в фойе отеля «Эспланада». В девять часов мой знакомый заступил на смену. Он моргнул мне, находясь у входа, потом исчез за стойкой приема гостей и снова появился через несколько минут с информацией о том, что мадам Горький вышла из отеля.

— Если ты посидишь тут немного, то обязательно увидишь её, когда она вернется.

Ближе к одиннадцати вечера мой приятель подал мне знак. Он украдкой указывал на женщину, вошедшую в отель через вращающуюся дверь: небольшая, хрупкая женщина лет за сорок, одетая в прелестно скроенное черное платье, с длинной черной накидкой из шелка, волочившейся позади неё по земле. Её манеры и движения были настолько естественно аристократическими, что трудно было себе представить, что она была супругой «поэта рабочего класса», и ещё труднее, что она была гражданкой Советского Союза. Встав на её пути, я поклонился и обратился к ней в самой обаятельной манере, какой только умел:

— Мадам Горький?..

Сперва показалось, что она растерялась, но потом её красивое лицо с темными глазами засияло мягкой улыбкой, и она ответила на немецком с едва уловимым славянским акцентом:

— Я не мадам Горький… Вы ошиблись, меня зовут так-то, — она произнесла какое-то русское имя, которое я не запомнил.

— Нет, госпожа Горький, — настаивал я. — Я знаю, что я не ошибся. Мне также известно, что вы не желаете, чтобы мы, репортеры, докучали Вам, но Вы не можете себе представить, насколько важным было бы для меня, если бы вы уделили мне всего несколько минут вашего времени. Это мой первый шанс утвердиться. Уверен, что вы не хотели бы лишить меня этого шанса…

Я показал ей свое удостоверение.

— Я только сегодня получил его, и мне придется его вернуть, если я вернусь без моего интервью с мадам Горький.

Аристократичная женщина продолжала улыбаться.

— А если я дам вам честное слово, что я не госпожа Горький, вы поверите мне?

— Что бы вы ни сказали, дав честное слово, я поверю.

Она рассмеялась.

— Похоже, Вы хороший юноша, — её изящная голова едва доставала моего плеча. — Не стану вас больше обманывать. Ваша взяла. Но мы не можем провести весь вечер тут в фойе. Не будете ли Вы так любезны выпить со мной чашку чая в моих апартаментах?

Так я имел честь пить чай с мадам Горький в её апартаментах. Почти целый час она впечатлительно описывала мне ужасы голода, и когда я покидал её после полуночи, у меня набралась толстая кипа бумаг с записями.

Помощники редакторов на ночном дежурстве в «Юнайтед Телеграф» вытаращили глаза, увидев меня в конторе в столь необычное время. Я не стал им ничего разъяснять, поскольку меня ожидала неотложная работа. Написав свое интервью как можно скорее, я заказал, не дожидаясь разрешения главного редактора, срочные телефонные звонки во все обслуживаемые нами газетные редакции.

Следующим утром бомба взорвалась. В то время как ни в одной из главных берлинских газет не было ни слова о приезде мадам Горький в столицу, на первых полосах всех провинциальных газет, обслуживаемых нашим агентством, было опубликовано эксклюзивное интервью специального представителя «Юнайтед Телеграф» с госпожой Горький. Телефонист произвел первоклассную сенсацию.

После обеда в кабинете доктора Даммерта прошло собрание редколлегии. Меня вызвали на ковер и после вступительной лекции о том, что ни одна важная новость не может быть разослана до вычитки новостным редактором, меня известили о повышении в должность репортера.

Наконец, я стал журналистом.

* * *

Тихие шаги по песку: это Зайд возвращается от колодца с наполненным бурдюком. Он дает ему упасть с хлопком на землю возле костра и продолжает готовить наш ужин: рис с мясом небольшого ягненка, купленного им в селении ранним вечером. Помешав еду своим черпаком в последний раз и выпустив клуб пара из котла, он поворачивается ко мне:

— Будете кушать, дядюшка?

Не дожидаясь моего ответа, поскольку он знает, что кроме как «да» вариантов быть не может, он вываливает содержание котла на большое плоское блюдо, ставит его передо мной и поднимает одну из наших бронзовых чаш с водой, чтобы я мог помыть руки:

— Бисмиллях, и пусть Всевышний дарует нам жизнь.

Мы принимаемся за еду, усевшись скрестив ноги друг против друга и набирая из блюда пальцами правой руки.

Мы кушаем в тишине. Ни один из нас никогда не был искусным рассказчиком. Кроме того, я каким-то образом погрузился в свои воспоминания, размышляя о временах до моего приезда в Аравию, еще даже до моего знакомства с Зайдом; поэтому я не могу говорить об этом вслух, разве что тихо, про себя и сам с собой, перебирая множество разнообразных переживаний в прошлом и смакуя своё теперешнее жизнеощущение.

После ужина, прислонившись к своему седлу, пальцами поигрывая по песку, рассматривая безмолвные аравийские звезды, я представил, как хорошо было бы иметь рядом был человека, с которым я мог бы поговорить о случившемся со мной много лет назад. Но рядом со мной нет никого, кроме Зайда. Он хороший и преданный человек, и он был моим единственным спутником на протяжении стольких дней. Он сообразительный, проницательный и прекрасно разбирается в людях.

Но, глядя со стороны на его лицо с отчетливыми чертами, обрамленное длинными локонами, на то, как сосредоточенно он склоняется над кофейной туркой, как поворачивается к дромадерам, отдыхающим рядом на земле и пожевывающим свою жвачку, я понимаю, что мне нужен совершенно иной собеседник, который не только не имел бы ничего общего с моим ранним прошлым, но и был бы далёк от образов, запахов и звуков моих теперешних дней и ночей; которому я мог бы поведать одну за другой подробности моих воспоминаний, чтобы он увидел их своими глазами и я мог снова увидеть их своими; который помог бы мне поймать свою собственную жизнь в сети из слов.

Вот только рядом нет никого, кроме Зайда. А Зайд и есть настоящее.