Общепринятое и весьма распространённое утверждение, что мусульмане на Западе должны иметь право на защиту своей веры, своей идентичности и исполнение своих религиозных обязанностей, на первый взгляд, опирается на доводы, не вызывающие нареканий. По крайней мере, со стороны тех мусульман, которые неустанно твердят о необходимости достижения этой цели. Но при углублённом изучении вопроса выясняется, что дискурс, определяющий само понятие мусульманской идентичности, во многом спекулятивный и неточный и не опирается на анализ реального положения мусульман в Европе. Всё выглядит так, будто «идентичность» — это совокупность критериев, достаточных для создания портрета мусульманина: кто он есть и кем он не может быть.

Будучи не в состоянии видеть различия и классифицировать встающие перед ними проблемы, мусульмане путают и смешивают разные измерения идентичности. К решению правовых вопросов они часто подходят с эмоциональной стороны, а различные аспекты личной жизни и чувств, наоборот, сводятся к набору заранее заданных правил. Мы уже обсудили некоторые нюансы, связанные с правовыми вопросами, и в рамках этого обсуждения полностью сосредоточимся на последнем измерении.

Вопрос этот на самом деле очень сложный, потому что, с исламской точки зрения, мусульманская идентичность — это совокупность веры, предписаний, эмоций и чувств, которые должны быть организованы, упорядочены и согласованы с активным духовным образом жизни.

В столь деликатном вопросе нас не должны обманывать и вводить в заблуждение внешние проявления. Ассимиляция (потеря идентичности) и отчуждение (отстранение от общества с целью самосохранения) не относятся к состояниям, которые можно оценивать по каким-либо внешним признакам. Касаясь таких проблем, необходимо проявлять предельную осторожность и деликатность, поскольку они апеллируют к самым разным и чувствительным сторонам каждой отдельной личности.

В первую очередь следует отметить, что из всех возможных подходов вышеназванные два крайних являются наиболее естественной и нормальной реакцией человека, проживающего в статусе меньшинства. Люди в самом деле непроизвольно пытаются внешне выглядеть и вести себя так, как большинство, чтобы оставаться менее заметными. С другой стороны, реакционность и демонстрация своей инаковости путём явного обособления, вплоть до сектантской замкнутости, тоже является инстинктивным поведением, наблюдаемым в любом человеческом обществе. Стало быть, не следует критиковать или составлять неправильное мнение о молодых мусульманах, которые, проживая в европейских обществах, ведут себя одним из описанных выше двух способов, поскольку нет ничего более естественного, чем такая их реакция.

Проблема действительно лежит именно в этой плоскости: обе формы позиционирования, пусть даже в первом случае это не так ярко бросается в глаза, являются всего лишь реакцией на окружение, и весь вопрос в том, примет его человек или отвергнет. Стало быть, они являются первым естественным шагом к формированию идентичности, в том смысле, что на данном этапе идентичность определяется извне, посредством характера отношений, которые индивидуум тщательно выстраивает со своим окружением.

Именно такое позиционирование мы наблюдаем в наши дни у молодых и не очень молодых мусульман, причём при высочайшем уровне интеллекта или академических знаний они могут принимать весьма скрытую форму. Несмотря на это, вполне очевидно, что такая идентичность является заимствованной до такой степени, как будто «чего-то недостаёт». В действительности это есть позитивная рефлексия и определение изнутри, которое преследует цель понять, что есть мусульманская идентичность per se, согласно исламским источникам. Говоря другими словами, что есть идентичность того, кто произносит шахаду, как только мы понимаем, что это не просто набор слов, но прежде всего состояние души, которое мы хотим сохранить? Это то, чему нас научил Пророк (мир ему и благословение Аллаха), когда один из сподвижников сообщил ему, что люди убили человека, произнесшего шахаду якобы со страху. Расстроившись по поводу услышанного, он ответил: «А как вы узнали, что было у него в сердце?»

Для того чтобы не допустить реакционных настроений, сегодня необходимо дать определение мусульманской идентичности на Западе. При этом принять во внимание нужно как исламское учение, так и европейское окружение, чтобы исчерпывающе обозначить тончайшие вопросы (вера, эмоции, психология, образование, учебный процесс, культура и т. д.) на разных уровнях (на индивидуальном и общественном). Только так можно найти выработать приемлемые решения и инструменты общения и образования в Европе. Это видится единственным выходом, который в будущем позволит мусульманам на Западе избежать реакционности и двинуться в сторону более решительного и уверенного самовыражения.

Это шаг первейшей значимости. Пока значительное число мусульман не придут к самостоятельному осознанию своей собственной идентичности на Западе, им будет очень сложно, если вообще возможно, просто взять и поверить, что им тоже есть чем поделиться с обществом, в котором они живут. Им даже в голову не придёт, что они тоже могут оказывать положительное влияние на общество, не говоря о том, что их вклад может быть оценён. А это уже второй аспект шахады, который мы уже обсудили выше, и мусульманам велено открыто заявлять, что их идеология учит достоинству, справедливости, великодушию и братству. Можно ли вообще передать всё это посредством реакционного и нервозного поведения, обусловленного попыткой раствориться в толпе или же полностью закрыться от окружающих? Средний путь между этими двумя крайностями более сложный и ко многому обязующий: чтобы сохранить уверенную и твердую позицию «посередине» необходимо действовать как во имя своей веры, так и во имя хорошо понятной идентичности, не заодно с кем-либо и не против кого-либо. На практике люди гораздо реже склонны к этому.

Новое присутствие мусульман создало проблемы в европейских обществах. Их социальная заметность в последнее время привела к тому, что люди внезапно осознали, что теперь на Западе проживают миллионы мусульман и что половина из них уже стали гражданами, и это вызвало разнообразную и противоречивую реакцию среди коренного населения. Одни видят в этом явный признак пагубного вторжения, а другие, которые пока ещё в меньшинстве, рассматривают это как фактор культурного обогащения.

Политики и учёные уже попытались найти решение проблемы, разработав разносторонние стратегии интеграции этого нового элемента в западное сообщество. Пересмотрев устаревшие концепции о роли меньшинств, социологи классифицировали эти стратегии и предложили типологию возможных подходов к проблеме.

Три модели, которыми сегодня пользуются, хорошо известны: по одну сторону находится ассимиляционная модель, предполагающая полное растворение мусульманина в западном образе жизни; по другую сторону —изоляционистская модель, основанная на сохранении идентичности посредством создания организованной религиозной и культурной общины внутри глобального сообщества; посередине находится интеграционная модель, которая должна обеспечить как защиту мусульманской идентичности, так и индивидуальный статус гражданина (такой же, как у коренных жителей).

Такой теоретический подход, который, как кажется на первый взгляд, проясняет детали разносторонних стратегий, вместе с тем выявляет ряд сложностей, во многом благодаря тому, что оба основных понятия — идентичность и интеграция — на практике выходят за рамки своих ясных и точных определений. Это ведёт к ещё большей неопределённости, поскольку, как показывает тщательный анализ, ни социологи, ни политики не согласны с содержанием используемых понятий и ещё меньше согласны с правильностью применения терминологии к тому или иному обществу. Французская интеграционная модель в большинстве европейских стран считается ассимиляционной, в то время как британское мультикультурное общество во Франции называют изоляционистским, и в таком случае оно представляет собой рекуррентную антимодель.

За изгибами и поворотами этих сложных дебатов почти полностью упускается из виду положение мусульман, живущих на Западе. Тем не менее необходимо составить точную эмпирическую картину этого, прежде чем предлагать определение мусульманской идентичности и варианты позитивной интеграции, которая, с исламской точки зрения, станет истинной «интеграцией интимной жизни сердец».

Европейский мусульманин без ислама

За последние четыреста лет европейское общество пережило глубокий процесс секуляризации. Вера, религия и исповедование уже не играют важной роли в общественной жизни. Всё выглядит так, будто две логические схемы сосуществуют без взаимосвязи: по одну сторону — социальное измерение, основанное на свободе, правах, индивидуализме, исполнительности, эффективности труда, а по другую — измерение личностного характера, в рамках которого каждый человек пытается определить свою веру, выстроить свои ценности и организовать свою личную жизнь. Свобода каждого гарантируется относительной нейтральностью общественного пространства: среди европейцев уже не принято открытое проявление религиозности в повседневной жизни, да и сами они в большинстве своём либо мало исповедуют веру, либо не исповедуют её вовсе. Папа Иоанн Павел II в одной из своих последних энциклик выразил обеспокоенность тем, что секуляризм, как он понимается в индустриальном обществе, может оказаться не более чем обозначением, ширмой, за которой скрывается атеизм и отсутствие религиозности. Даже не впадая в такие крайности, мы можем сказать, что сам факт того, что религия должна оставаться личным делом каждого и не вмешиваться в общественные отношения, делает нас сегодня свидетелями противоречивых тенденций: с одной стороны — безразличие к религии, а также зачастую новый и настораживающий феномен религиозной безграмотности, а с другой стороны — беспорядочное и временами хаотичное вопрошание о ценностях, сопровождаемое разговорами о необходимости духовности в виде разных групп, сект или крайне иерархических общин.

Последняя тенденция сегодня, безусловно, становится сильнее, и можно констатировать, что наше современное индустриальное общество является в значительной мере нерелигиозным и все ценности, связанные с его культурой, такие как свобода, индивидуализм и эффективность труда, уже не отражают в точности религиозные учения, основанные на признании Творца, необходимости веры и прямо противоположных понятиях добра и зла. В сознании многих европейцев уже заложено, что именно их общественный строй за прошедшие века освободил их из-под гнёта религии. Они приветствуют такую эволюцию и воспринимают её как освободительный процесс во имя идеалов личности и её права на свободу. Доминирующая роль такого мнения и его влияние на людей имеют особое значение, поскольку совсем не просто противостоять бурному и мощному потоку, который при поддержке средств массовой информации, фильмов, рекламы и самого образа жизни, уносит с собой миллиарды людей не только на Западе, но и практически во всех крупных городах мира. Для некоторых учёных, как Латуш или аль-Мангиара, так называемый процесс глобализации выглядит ни чем иным, как основательной вестернизацией всего мира.

Некоторые политики и учёные считают вполне приемлемым и справедливым призвать мусульман во имя здравого смысла стать частью этого доминирующего и позитивного «эшелона прогресса». По их мнению, это означает, что мусульмане должны перенять такое же отношение к своей вере и религиозным предписаниям, то есть стать гражданами на примере коренного населения, быть истинными защитниками индивидуализма, свободы, эффективного труда и участвовать в общественной жизни, как граждане и никак иначе. Что же касается их веры и религиозной практики, то они второстепенны, относятся к личной жизни, а потому должны быть скрытыми, незаметными и почти несуществующими.

Независимо от того, что представляет собой мусульманская идентичность или как о ней отзываются сами мусульмане, факт остаётся фактом: необходимо выбрать между религией и прогрессом, порабощением и освобождением, устаревшими традиционными обязанностями и современной культурой истинной свободы. Об этих альтернативах не говорят в столь брутальной форме, в связи с чем можно услышать очень частые призывы признать идентичность мусульман, которая заслуживает уважения и имеет несравненную историческую ценность. При этом ничего не говорится о содержании этой теоретической идентичности, столь часто упоминаемой, и вопросам истории тоже уделяется мало внимания.

Какая бы концепция в дальнейшем ни использовалась для описания этого проекта общества, будь то ассимиляция, интеграция или изоляция, реальное положение вещей остаётся прежним. Если коротко, то от мусульман требуется стать мусульманами без ислама, а иначе существует весьма распространённое опасение, что чересчур мусульманин не может по-настоящему и полностью принять западный образ жизни и его ценности. Повторюсь, все эти утверждения являются обобщёнными и абстрактными и строятся на мнении, что религиозные люди живут в своём замкнутом мире, и на имидже ислама, сформированном под влиянием волнующих событий, происходящих на международной арене.

Таким образом, говорить слишком много о Боге и Его Откровении, совершать ежедневные молитвы, придерживаться веры, духовности и нравственности — значит выдавать признаки отказа от адаптации и, следовательно, вести себя сомнительным образом. Если же помимо этого мусульманские общины просят построить мечети и выделить земли под их кладбища, создают собственные организации или проводят отдельные мероприятия, то картина принимает завершённый вид: «такие мусульмане не желают жить с нами… жить, как мы».

Различие между союзами «с» и «как», на первый взгляд, выглядит несерьёзным и незначительным. Но когда «с нами» используется в значении «как мы», очевидно, что ударение делается на «мы» и что предлагаемая модель общества, как бы её ни называли, опирается на наше представление о самих себе и о других. Получается, что мы хотим интегрировать своё представление «о других», а не интегрировать личность, самостоятельно определяющую свою идентичность в свете собственной и западной систем референций.

Разрыв между показной и чистосердечной интеграцией велик как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе, и лишь последний вид ведёт к истинному и позитивному сосуществованию. Однако условия при таком сценарии очень сложные, ведь это не просто вопрос адаптации (внутренне или внешне) к определённой среде. Скорее, это поиск состояния, в котором человек состоялся и живёт, в котором мусульманин имеет возможность жить и развивать главные измерения своей идентичности, свою душу, веру и эмоции.

Для многих мусульман в Европе и даже на Ближнем Востоке и Азии быть частью современного мира означает адаптироваться под западный образ жизни. Они признают, что ислам, безусловно, является всеобщим посланием, но для того, чтобы быть «современным», его предписания следует переосмыслить и выполнять в согласии с господствующей моделью Запада, которая, как кажется, стала всеобщим представлением современности. Соглашаясь с этим, они сводят ислам до уровня каких-то теоретических ценностных ориентиров и декларации добрых и нравственных намерений, которые в последующем отодвигаются на периферию общественной жизни. Мусульманская идентичность становится всего лишь общей установкой, одинаково разделяемой всеми с присутствием некоторых культурных и художественных элементов, демонстрируемых во время фестивалей или свадебных церемоний.

Такая концепция основана на идее, — хотя очевидный дискурс говорит о прямо противоположном — что только западные ценности и образ жизни являются универсальными и, следовательно, должны стать руководством для каждого. Универсальность исламского послания, признаваемая в теории, ограничивается лишь интимной жизнью, скрытой от глаз широкой общественности, невидимой, в точности так, как у всех остальных религий. Альтернативы просто нет: быть прогрессивными, современными и обладать широкими взглядами, быть настоящими европейцами — значит пересмотреть и даже исказить исламские принципы так, чтобы мусульманская идентичность подходила и вписывалась в общество.

В глазах таких мусульман последнее правомерно считается нормой, и поэтому степень набожности, ценности и нормы поведения должны быть пересмотрены и адаптированы с учётом глобализации. Они пренебрегают (и даже игнорируют) как внутренней динамикой ислама посредством его законодательных инструментов, так и самой природой мусульманской личности; образцом и критерием для них служит доминирующая модель. Их «открытый и прогрессивный» дискурс приходится по нраву преобладающему большинству западных политиков и учёных, поскольку он совпадает с их собственными универсальными убеждениями. И не важно, что они умалчивают о внутреннем разладе, с которым сталкиваются миллионы мусульман в Европе.

Преобладающее большинство мусульман в Европе не озабочены этими вопросами и проблемами. Нравится им или нет, их несёт в основном потоке и внешне они живут так же, как и все остальные. Тем не менее процесс аккультурации, который выглядит столь необратимым на примере представителей второго и третьего поколения, на самом деле не столь эффективен, как это кажется на первый взгляд, и вопрос идентичности поднимается среди мусульманской молодёжи во всех западных обществах. И хотя признаки интеграции не вызывают опасений, действительность намного сложнее: трудящиеся и студенты, мужчины и женщины принимают активное участие в общественной и политической жизни своих стран наряду с коренным населением, но они не забывают свою мусульманскую идентичность, даже когда они не практикуют свою религию. Из-за сильного влияния окружения или как результат собственного выбора они стали мусульманами без ислама, но они всё равно мусульмане, и пустота, которую они испытывают, вызывает вопросы и сомнения, а иногда дискомфорт и тревогу.

Жизнь в Европе без Европы

Для того чтобы не абсорбироваться в западные общества, многие мусульмане почти инстинктивно нашли убежище в общинной жизни. Как только обстоятельства позволяли им или, как это было в Великобритании, вынуждали их собраться вместе, они переносили или воссоздавали социальное устройство, которое организовывало и управляло их повседневной жизнью на родине. Их целью было «чувствовать себя как дома», в Европе, но дома. Такое поведение даёт важную гарантию сохранения идентичности: мусульмане из Индии, Пакистана или других мест могут воспроизвести свой микрокосм, в котором они живут среди своих, практически не контактируя с коренным населением или обществом в целом. По их мнению, это наиболее подходящий способ защиты своей этнической и исламской идентичности.

На самом же деле то, что пользуется защитой, например, в Великобритании, это совсем не азиатская этничность и не мусульманская идентичность, а скорее азиатский способ исповедования ислама. Общественные отношения, семейные узы и образовательные программы (с преподаванием урду или пенджаби) импортируются и реализуются внутри микросоциума без особого внимания на глобальное западное окружение. Однако наблюдается значительный конфуз в сознании некоторых мусульман, не знающих ни о чём, кроме страны своего происхождения и этого самого привезённого социального устройства: в их глазах ислам есть лишь то, как они жили в своих городах и посёлках в Индии и Пакистане, и не более того.

Таким образом, их лояльность исламскому учению означает лояльность азиатской модели его воплощения: любые сомнения по поводу этой модели или же попытки пересмотреть её, проживая в Европе, воспринимаются как измена исламу, ставящая под угрозу сохранение мусульманской идентичности. Парадоксально, но перед нами вновь тот же самый недостаток, о котором мы уже говорили выше: в очередной раз суть ислама сужена до традиционных и культурных измерений, но в данном случае по диаметрально противоположной причине, по причине опасений, вызванных внешним миром.

Нередко в таких общинах можно встретить молодых ребят второго или третьего поколения, которые даже не могут нормально говорить по-английски или же говорят с азиатским акцентом, несмотря на то, что родились в Великобритании. Явление это особенно распространено среди девочек, воспитанных так, будто они живут в Индии или Пакистане, которых часто лишают возможности окончить школу или продолжить учёбу.

Западная среда, безусловно, оказывает огромное влияние на ценности, предпочтения и поведение нашей мусульманской молодёжи, но принимаемые нами ответные меры и методы воспитания остаются традиционными, применимыми к другой эпохе и совсем другой среде. Нам удаётся сохранить внешние признаки мусульманской идентичности, но мы сталкиваемся с проблемами личного, эмоционального и интимного характера среди подавляющего большинства молодых мусульман: с виду они находятся под влиянием социального устройства и нравов азиатской среды, но они живут в Европе, в окружении средств массовой информации, моды, музыки и образа жизни, которые невозможно оставить за порогом дома. Мусульманам в Европе, да и не только в Европе, оказавшимся между нравами, на которых они были воспитаны, и восприятиями, которые движут ими, достаточно сложно, если вообще возможно, понять, кто они есть и какова на самом деле их идентичность.

В большинстве европейских стран мы видим аналогичную тенденцию среди молодёжи. Как уже было упомянуто, это вполне естественная реакция на среду, воспринимаемую чужой, агрессивной и угнетающей. Причём их положение отличается от положения мусульман в Великобритании или, скажем, в Соединенных Штатах, потому что англосаксонская модель интеграции признаёт общинное пространство в рамках идеи мультикультурализма. Несмотря на это, они пытаются создавать, пусть и в меньших масштабах, группы с похожей структурой, придерживающиеся своих внутренних правил, как будто они живут за пределами Европы.

В последние годы во Франции, Бельгии и Швеции появились группы, которые пытаются защититься от общества, отказавшись от европейского уклада. Они не придерживаются определённых традиций своих родных стран и вместо этого перенимают образ жизни Пророка (мир ему и благословение Аллаха) и его сподвижников: они меняют одежду, носят чалму или джалябию, прилежно посещают мечети и избегают контактов с внешним миром и немусульманами. Смешав исламское учение с образом жизни и обычаями людей, живших в пустыне в VII веке, они сталкиваются с аналогичными проблемами и так же уязвимы в плане собственной идентичности: они мусульмане, выступающие против европейской модели, и им остаётся только жить вне Европы, находясь в Европе. Может показаться, что их постоянная и непоколебимая ориентированность на Пророка (мир ему и благословение Аллаха), их желание следовать путём саляфов, живших в первом великом веке ислама, придают им некую стойкость, но большинству такой молодежи не удаётся проявлять постоянство, что, судя по их действиям и нерешительности, говорит об их глубоких внутренних сомнениях.

Для некоторых европейских стран такого рода замкнутое поведение не представляет угрозы, напротив, создание таких изолированных общин часто приветствовалось, поскольку считалось, что оно ведёт к социальному порядку и стабильности. Более того, подобные общины и группы, живущие в некой атараксии, легко поддавались управлению, поскольку они всё ещё оставались зависимыми — в социальном, политическом, а больше всего в экономическом плане — от более широкой общественности и государства. Кроме того, ограниченное присутствие ислама и мусульман в рамках определённых традиций, культур и стилей позволяет западным обществам считать свои собственные референции и традиции защищёнными от внешнего влияния. Наконец, такой образ странного, чуждого и инородного ислама позволяет сохранить понимание того, кем коренные европейцы не являются. Таким образом, весьма относительная интеграция мусульманских общин или же групп — с крайне размытым определением мусульманской идентичности — всегда была и остаётся в некотором смысле полезной.

Перевод с английского

Из книги To Be A European Muslim